Хелен Браун - Клео. Как одна кошка спасла целую семью

Я стала для нее грелкой. То ли Клео чувствовала во мне новую жизнь и хотела к ней приобщиться, то ли ей просто нравились тепло и округлости растущего холма. Кресло-качалка, в которой мы устраивались почти горизонтально, являла идеальное уютное гнездышко для того, чтобы бездельничать неделями.

В середине беременности наша кошка пристрастилась забираться на верхушку моего живота и лежала там свесив голову, чтобы ее почесали. Клео обожала, когда я круговыми движениями массировала ей ложбинку между ушами или, для разнообразия, мерно проводила рукой от лба до кончика хвоста. Ощущения были в равной мере приятными и для массажистки, так что по ночам пальцы приятно покалывало — им снилась ее шерсть.

Срок увеличивался, рос и мой живот, и Клео вернулась к прежним привычкам, теперь она, как прежде, сворачивалась калачиком у меня под боком или снизу, под разросшимся пузом. Когти были любезно втянуты, но лишь до тех пор, пока от удовольствия Клео не начинала ритмично, будто тесто месила, выпускать их, вонзая в возмущенную живую грелку.

Кошачья шерсть бывает очень разной, от бархатистой щетинки на носу до шелковых подушечек лап; от гладкой и блестящей шерсти на спине до пушистого нежного подшерстка на животике. Странно, что этой немыслимой мягкости противопоставлены острейшие, как булавки, зубы и клыки. Но представители кошачьих вообще сотканы из противоречий — вот сейчас они очаровательно ласковы, а в следующий момент равнодушны; с одной стороны, любящие матери, с другой — хладнокровные убийцы, они не прочь поиграть со своей жертвой.

Как-то, прикорнув в качалке с Клео, я поняла, что руки соскучились по ощущению шерсти. Вывязывать тонкие, как паутинки, детские одежки было мне не под силу, поэтому я купила три мотка синей шерсти (толстой) и смешные короткие и толстые спицы и занялась изготовлением шарфа для Роба.

Спицы двигались ритмично, это успокаивало, как биение сердца. Как это обычная шерстяная нитка может изгибаться, цепляясь сама за себя и образуя трехмерное изделие? Это почти так же необъяснимо и таинственно, как превращение комочка из нескольких клеток в настоящего живого ребенка.

У вязания и беременности много общего. То и другое продвигается незаметно, без видимых усилий, однако то и другое требует терпения, веры в будущее, в обоих случаях нужно постараться, чтобы все получилось как надо. Упустила петлю, и, возможно, все придется распускать и начинать заново. Или поскользнулась на зигзаге, потому что слишком поторопилась, — и вот уже жизнь ребенка висит на волоске. В обоих случаях необходимы постоянные внимание и забота.

Тем, кому не понять чуда творения, вяжущая женщина, как и беременная, кажется нелепой. Локти торчат в стороны, будто покалеченные крылья, на полу извилистые петли пряжи. Вязальщица слишком погружена в работу, она не придает значения внешнему виду. Она может быть небрежно одета, но никто не упрекнет ее в лени. Ловко работая спицами, она свершает нечто, более значимое и важное, чем она сама, — это акт творения. В мире, где отношения более уважительны, вязальщиц бы нипочем не отрывали от дела. А у нас женщина-труженица привыкла к пренебрежению. Она откладывает работу, не довязав ряд, и, рискуя спустить петлю, втыкает спицы в клубок, чтобы открыть дверь или подойти к телефону.

Одна петля — это шаг в путешествии к новому свитеру, а может, и к новой жизни. Когда изделие будет окончено, через месяц, а то и через полгода, вязальщица будет уже другим человеком. И не только потому, что прошло столько времени, — она сделала этот мир немного богаче.

Каждая петля — произведение, но не сама по себе, а в соединении с петлями предшествующими и последующими, прошлым и будущим. Я наматывала нитку на спицу, формируя петли, а сама размышляла о Сэме и постепенно освобождалась. Спицы накрест, протягиваем, снимаем … спицы накрест, протягиваем, снимаем … Если я повторю это движение десять тысяч раз или миллион, возможно, душа моя станет такой, как прежде. Снимаем, снимаем груз…

Клео, как завороженная, водила глазами за спицами. Точно рассчитывая время атаки, она нападала, когда они оказывались перед мордочкой, и впивалась в них зубами. Война со спицами иногда так мне досаждала, что я брала Клео под брюшко и спускала ее на пол. Но это не воспринималось как наказание: синяя шерстяная змея, выползающая из-под клубка, тоже представляла отличную добычу.

Если не считать этих мелких ссор над пряжей и спицами, наши с Клео дни текли в общих трапезах, совместном сне да перемещении с места на место за передвигающимися по дому солнечными пятнами. Каждый миг ложился петлей в большом полотнище, которое постепенно наконец соединялось с другим, тем, что было раньше, при Сэме, хотя и совершенно на него не походило. Ритмы домашней жизни разворачивались так же неторопливо, как клубок пряжи. Ложки клали в ящик для того, чтобы их достать, поесть ими, вымыть, вытереть и снова убрать. Каждое утро, пока тени еще были длинными, Роб с Джейсоном отправлялись в школу и возвращались оттуда ближе к вечеру. Груды стирки ожидали, когда я их разберу, отправлю в машину, а потом буду развешивать на веревке, поглядывая вниз, на гавань и порт. Потом я сниму их, сложу, поглажу, разложу по ящикам, а еще потом мы их поносим, снимем и снова кинем в груду на стирку. Такие вот циклы, повторяющиеся, завершенные, имеющие начало, продолжение и конец, успокаивали и вводили меня в подобие нормальной жизни.