Никита Высоцкий - Высоцкий. Спасибо, что живой.

—Татьяна. Да, я тоже... его люблю. Его все любят.

Татьяне вдруг стало хорошо и радостно. Она поняла, что первый раз вслух сказала, что любит Володю.

Люди шли во Дворец культуры «Фарход» с цветами, а многие с фотоаппаратами и даже магнитофонами. Паша стоял у окна второго этажа и смотрел сверху, как зрители толпились у входной двери в ожидании, когда билетер оторвет контроль и впустит их внутрь. Каждый зритель, отдав свою треплу, делал свой взнос. В каждой трешке и его, Пашина, доля.

Аншлаг в «Фарходе» составляет две тысячи семьсот рублей, считал Паша в уме. Двести — распространителям, по рублю с кресла—местным. Это уже тысяча двести. Пятьсот пятьдесят — Володе с Сев-кой, остается — девятьсот пятьдесят. Уберем еще сотню на всяких приглашенных и обеды — остается восемьсот пятьдесят. Вычесть проезд и проживание — и то, что остается, — это их с Леней гешефт. Копеек пятнадцать с каждого рубля его, Пашины. Но дело не только в деньгах...

Паша вальяжно спустился в фойе первого этажа.

Люди напирали друг на друга, заранее вытаскивая билеты; минуя контроль, они спешно пересекали фойе, затем бежали к своим местам в зрительном зале.

* * *

В гримерной комнате, недалеко от сцены Володя настраивал гитару, а Кулагин в костюме-тройке чистил до блеска концертные туфли.

— После какой песни ты меня объявишь?

Севе хотелось поговорить с Володей, хотелось обсудить свой выход, чтобы это несло какой-то смысл. Но Володя был сосредоточен и замкнут. Не глядя на Севу, буркнул:

— Как пойдет... Ну, минут через тридцать подходи.

* * *

Звукорежиссер Коля тоже готовился к началу концерта, когда к нему в радиорубку без стука вошли связисты Михалыча — Сергей и Байрам. Байрам держал в руках большой катушечный магнитофон. Сергей хлопнул Колю по плечу:

— Где включаться?

— Чего-чего? — вытаращил глаза Коля.

— Не волнуйся, мы из республиканского радио. С дирекцией все обговорено. Дай линию, тебе говорят. Чего непонятно-то?

Байрам включил магнитофон в сеть, поставив его рядом с Колей, заправил бобину.

— У тебя розочка или палец? — обратился Байрам к Коле.

— Розочка.

— Подсоединяй. — Он протянул Коле нужный провод.

— Зачем вам? Вот, я сам пишу, взяли бы у меня да выбрали потом, что понравится.

— Тебя как зовут?

— Коля.

— Коля, мы будем работать, а ты меньше болтай.

Коля с завистью покосился на коробки с японской пленкой и аж крякнул, когда Байрам поставил скорость для записи«19» и нажал на паузу.

— Стерео будете писать?

— Квадро.

* * *

В гримерную заглянули Леонидов и Изабелла Юрьевна.

— Володя, познакомься! Изабелла Юрьевна! Директор этого прекрасного зала.

— Очень приятно. Володя.

Он пожал протянутую Изабеллой Юрьевной пухлую руку. Та улыбнулась и, постучав накрашенным ногтем по маленькому циферблату золотых часиков, томно произнесла:

— Зал сидит! Давайте начинать! А то через час пятьдесят уже второй... Проветрить не успеем.

Высоцкий вышел в темноту за кулисы. Был слышен гул зала, затем аплодисменты и голос Фридмана:

— Здравствуйте! Сегодня перед вами выступит актер театра и кино, сочинитель своих известных песен... Еще много он работает для вас на эстраде... Выходят его пластинки...

Володя стоял в темноте за кулисами в ожидании выхода. Сотни раз стоял он так, в темноте, и ощущал легкий холодок в области живота. Володя любил этот момент перед выходом на сцену. Сейчас ты скрываешься в полном мраке, а через мгновение — уже в пространстве, наполненном светом, и на тебя смотрят сотни внимательных человеческих глаз. Он любил этот переход еще и за то, что в этом заключалось нечто таинственное, нечто от сотворения мира.

Многие актеры пытались подавить волнение, некоторые даже выпивали перед выходом, другие нарочито громко хохотали или разговаривали с помощником режиссера, чтобы как-то себя отвлечь. Были и такие, кто пытался использовать мандраж перед выходом на сцену—они нарочно усиливали свое волнение за кулисами, начинали охать и стонать, а затем вносили эти нервы сразу в ткань спектакля. Кому-то удавалось...

Володя же нашел собственный способ перескакивать эту черту: он еще до выхода набирал максимальную внутреннюю скорость, как гонщик перед стартом дает максимальный газ и потом отпускает сцепление.

Линия между тенью кулис и светом сцены разделяла два мира с противоположными законами. Смешение невозможно. Поэтому так важна пауза в темноте — в ней происходило накопление и очищение от ненужных тем.