Олег Рябов - КОГИз. Записки на полях эпохи

Когда Лешка через минуту выскочил одетый к своим гостям, те сидели за столом на кухне и, привычно беззаботно хихикая, о чем-то шептались.

– Девчонки, что надо тут делать, я и сам не знаю. Но если только посуду и полы помоете, все равно спасибо. Я приеду часа в два, а вы, когда все сделаете, просто захлопните дверь.

– Лешенька, Лешенька, ни о чем не думай, мы сегодня две твои царевны-лягушки…

– А вечером мы тебя приглашаем в сад Дома офицеров на танцы…

– Мы только с тобой будем танцевать…

– По очереди…

– Это что же, я должен буду туда к вам на танцы без трусов явиться?

Когда сестры начинали тараторить, перебивая друг друга, Лешка терялся, ему хотелось, чтобы они замолчали. Поэтому он не сразу понял, что сморозил глупость.

– Нет, что ты! Ты должен в трусах приходить…

– В своих динамовских…

– Да и мы, если хочешь, в трусах придем…

– Мы же сейчас в трусах к тебе пришли…

– Хочешь, покажем…

– Нет, не хочу, – Лешка встал и направился к двери.

– Леш, а ты куда пойдешь вечером гулять?

– На Откос. Меня там мои ребята ждут: Андрей Докторин, Паша Зайцев. Мы с ними, наверное, в Кулибинский садик пойдем. А там, если повезет, с кем-нибудь подеремся. Паша Зайцев последние три недели новый удар отрабатывает – «завал» называется. При этом ударе, используя эффект неожиданности, можно добиться нокаута при разнице в весе до сорока килограммов. Вы понимаете: во мне семьдесят килограммов, а я смогу вырубить наглухо детину тяжелее ста килограммов.

– Нет, мы этого не понимаем…

– А своему Докторину можешь передать привет…

– От нас обеих…

– Он нам даже свои стихи читал:

Белкин дослушивать не стал.

Он вернулся домой в три. То, что происходит с домом, который убрала женщина, произошло и с квартирой Белкина. Здесь хотелось дышать и жить. Сестренки сидели на кухне и нагло пили чай. Нет, не нагло – уверенно. Белкина это даже обрадовало. Он чувствовал приятную усталость, какая всегда бывает после тяжелой тренировки, и сел с ними пить чай.

– Леш, мы сейчас уйдем…

– Только расскажи нам…

– Мы тут все книжки протирали…

– Разные, и журналы про царей…

– И с картинками…

– А один шкаф заперт…

– Леш, там разные тоненькие книжки…

– А скажи нам, что там?

– Что там?.. Ну, слушайте – чуть подумав, сказал Лешка. – Папа у меня был профессор, его знали многие писатели и поэты. Они ему дарили свои книги с автографами, так называют дарственную надпись, сделанную самим писателем. Папа рассказывал мне, что автографы – это огромный интереснейший мир отношений между людьми. По этой надписи можно узнать о дружбе или вражде автора к тому, кому он подписывает свою книгу. Встречаются автографы с выдумкой, а есть – задушевного содержания. Вот эти книжки и стоят в том шкафу. Кроме того, папа сам покупал в когизе в букинистическом отделе или с рук разные книги с автографами, и они тоже стоят в том шкафу. Любите стихи? Знаете каких-нибудь поэтов?

– Да! Вот недавно Ахматова умерла…

– Про нее передача по радио была…

– Стихи ее читали…

– Очень хорошие…

– Так, тихо, молчите, – Лешка вышел из кухни в прихожую, где стоял большой дубовый книжный шкаф, украшенный львиными головами. Привстав на цыпочки, достал сверху ключ и открыл застекленные створки. Вернувшись в кухню, он обратился к Миле и Рите:

– Вот видите книжечку стихов Апухтина? Внутри здесь надпись: «Милой Анне Андреевне – стихи любезного ее сердцу поэта. Н.». Н. – это Ксения Некрасова – очень хорошая, но малоизвестная поэтесса, ей очень помогала Ахматова, а на форзаце стихи, посвященные моему папе, написанные уже ахматовской рукой:

Прощались не вот чтобы сразу, но и не заполночь: много стихов еще было прочитано – сестрички оказались грамотными и уверенными в себе, они как бы поддерживали друг друга, играя в какой-то непонятный постороннему театр. Уже стоя у открытых дверей в белкинском большущем холле, они, вдруг не сговариваясь, снова затараторили, сбиваясь на какую-то тарабарщину:

– Леш!

– А Леш?

– Если что надо…