Наталия Слюсарева - Мой отец генерал (сборник)

Спустя три года после окончания школы, когда в кругу не совсем еще растаявших одноклассников кто-то обронил: «Знаете, Наташа вышла замуж», – «А что? – удивились те мальчики, которые особенно больно дергали меня за косички. – Разве Марчелло Мастроянни приехал в Москву?» Нет, в том году он не приехал, он вообще долго не приезжал в Москву, во всяком случае тогда, когда был особенно востребован моим сердцем. «Один гектар неба», «Дни любви» – простой парень, будто с конвейера Завода им. Ильича, в майке, в обнимку с велосипедом и моей соперницей Мариной Влади. Он приезжал много позже, уже после моего развода. Но и тогда мы не встретились. Он так и не узнал, что в течение многих-многих московских ночей последнее, что я видела, прежде чем впасть в глубокий сон, были его черные, блестящие, как нефть, самые итальянские глаза. Моя маленькая месть: позже в той же Москве, в год большого фестиваля, я так же смотрела на Де Ниро после его фантастической игры в «Однажды в Америке»... но об этом как-нибудь в другой раз.

«В стране, где я прожил тридцать два года, прелюбодеяние и посещение кинотеатра суть единственные формы частного предпринимательства... мы явно вели вымышленную или вымороченную жизнь» (И. Бродский).

Кажется, без особых потерь добираюсь до своего места. Проверяю еще раз по билету – да, мой одиннадцатый ряд, место приличное, сбоку, но убеждаю себя в том, что смотреть лучше под углом, кто-то мне объяснял. Откидывающееся сиденье опускается до упора вниз, теперь успеть придавить телом, чтоб не выскочило с грохотом в свою вертикаль. Еще вожусь, пристраиваюсь, ничего, без меня не начнут. Никакой форс-мажор не отменит сегодняшний утренний десятичасовой сеанс, раз я уже в кинотеатре. Единственное, что осталось, – выстроить персональную зрительную дорожку к экрану. Тогдашние московские кинотеатры в большинстве своем не знали чудесных свойств амфитеатров либо нарочно их игнорировали. У советских собственная гордость. Задние ряды почему-то всегда находились намного ниже уровня любого из морей. Так, утопленная в кресле, примериваюсь к долговязому перед собой и высокой шляпке с предыдущего ряда. Бывало, в течение всего сеанса приходилось покачиваться уставшей кувшинкой, сохраняя точный прицел. «Девушка, не вертите головой, ребенок за вами ничего не видит...»

Есть еще пара секунд перед погружением. Обвести взглядом зал: полон ли? Еще бы... Воздеть глаза к люстре – хрустальная. Вот кто-то медленно начинает задувать хрустальные свечи. Почти физическое наслаждение. Историю предваряют титры. Особенно остро впиваюсь взглядом. Мелькнувшая знакомая фамилия согревает, как двойной бурбон. О, Джанни ди Венанцио! Любимый оператор Антониони. Невероятно хорошо. Последним проплывает год выпуска... Нырнули...

Вскоре пришли времена строить новые просторные кинотеатры: «Космос», «Россия». В кинотеатре «Космос», занимая очередь в самом низу его «эйзенштейновской» лестницы, я с удовольствием по пять-шесть часов стояла в очередях за абонементом на международный кинофестиваль, который проходил в Москве всегда по нечетным годам. Всезнайки в очереди подкидывают информацию – в каких кинотеатрах уже прошли фильмы Трюффо или Бергмана, кого из заявленных звезд уже встречали в Шереметьево-2, кто к нам собирается, а кто и отказался.

Американские широкоформатные фильмы, как сейчас бы сказали «блокбастеры», крутили в зимнем спортивном зале в Лужниках, не дублированные переводчиком. Таким невероятно смешным американским фильмом в нашем прокате был «Этот безумный, безумный, безумный мир». На арене громовой хохот. Я тоже смеюсь до слез, поглядывая то на сестру, сидящую слева, то на маму – справа. После здорового смеха в теле еще надолго запас энергии, в душе – полета. Другим замечательным фильмом, также американским, оказался «В джазе только девушки». Досматривая его последние кадры, я уже знала про себя, что, выйдя из кинотеатра «Форум», непременно встану в очередь, чтобы взять билет на завтра на девять часов утра, потому что на другие сеансы билеты, конечно, уже давно распроданы.

«Откуда столько здоровья»? – негодую я, перед выходом бросая взгляд на себя в зеркало. Вязаную шапку я тяну пониже, чтобы ее краями прикрыть круглые щеки. Если перейти Проспект Мира и на нашей остановке «Банный переулок» сесть на троллейбус номер сорок второй, сорок восьмой или красную двойку, то он потянет прямо, пересечет Садовое, на Лубянке повернет на Кузнецкий Мост и встанет, отдуваясь, на своей конечной остановке напротив «Детского мира». От его конечной мы – я и моя сестра – спускаемся вниз до ЦУМа, от ЦУМа идем направо до Художественного салона, а от него – вверх налево до Столешникова переулка. В начале переулка – кондитерская с вкуснейшими пирожными. Пирожные выставлены на лотках в витрине. Каждое из них имеет свое «лицо» и название. Хрустящие слоистые наполеоны с верхним мохнатым слоем из крошек и сахарной пудры; эклеры, прячущие внутри своего торпедного тельца заварной крем, если повезет, шоколадного цвета; ребристые розочки корзиночек; снежки безе и моя любимая картошка – крепкие темно-коричневые кулачки, посыпанные какао или залитые глянцем, сверху два-три белых глазка.