Наталия Слюсарева - Мой отец генерал (сборник)

Еще пару лет назад, зайдя по привычке в антикварный магазин на Мясницкой, я чудесным образом встретилась взглядом с нашими каминными часами с эмалью в форме беседки, которые помнила, казалось, с рождения. Это было так чудесно и грустно одновременно. Как будто вместе с ними я попала внутрь стеклянного игрушечного шара с фигурками, который стоит потрясти – и начинает падать снег. Фигурками в ряд выстроились я, сестра, мама, папа, часы и пухлый голубой снег времени над нами.

Цена на ярлычке не позволила унести их с собой.

Вещи исчезают, конечно, не так быстро, как люди. Какое-то время они плавают кораблями по одним известным им морям, бросая якорь в чужих портах, откуда их разносят по резным горкам, угловым витринам, зеркальным трюмо – молчать! В сущности, ими никто не будет заниматься. Вряд ли кому-нибудь придет в голову остановиться, допустим, перед часами, чтобы с ними поболтать, как будто это не говорящие часы, а немые камни. А я бы поговорила...

Мы спускались к подъезду постоять на крыльце. Что означало и погулять. Стоя гулять долго неудобно, но другого варианта не было. Такое гулянье заменяло нам легкомысленное сидение за круглыми столиками, допустим, в Париже на Елисейских Полях или во Флоренции на площади Синьории. Настоящее удовольствие – бессмысленно глазами по толпе. Открытых кафе с выставленными на тротуар столиками под парусиновыми тентами в Москве еще не было. В городе было немного от иностранного – никаких «бутс», «хот», «фреш» и других «догов»... Хотя кое-что, даже приличное кое-что, все-таки было. По Москве стайками, даже небольшими толпами ходили негры. Зимой – в завязанных под подбородок ушанках и серых ватных пальто на вырост. Их тоже можно понять. «Здравствуй, мама. Здесь всегда зима, – писал африканский студент на родину, – зеленой зимой еще ничего, а вот белой – совсем плохо».

Когда мы с сестрой, подрастая, добрались до последних классов, негров в Москве было, как говорится, пруд пруди. Вполне вероятно, что на те годы приходился как раз пик дружбы с африканским континентом. Это выражалось в усиленном наборе представителей данного континента в высшие учебные заведения нашей страны. Первые, отдающие глянцем черные мужчины появились в столице, когда нам минуло шестнадцать лет. К тому времени мы были уже наслышаны об Университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы, в котором учились посланники из Сенегала, Эфиопии, Гвинеи-Бисау, Берега Слоновой Кости. И мы хотели попасть туда на вечера, даже можно сказать, мечтали. И попали.

Тетя Леля, родная тетя моей лучшей подруги, преподавала русский язык иностранцам как раз в этом учебном заведении. На один из студенческих вечеров, приуроченный к какой-то торжественной дате, с танцами, она достала своей племяннице приглашение на два лица. Вторым лицом была я.

Я оделась в красивое бирюзовое платье, которое очень шло мне, особенно вечером, накрутила на бигуди челку, положила в маленькую сумочку вместе с бесцветной помадой маленький носовой платок, авторучку, на случай записать адрес иностранного студента, с тем чтобы с ним в дальнейшем переписываться, подушилась польскими духами и спустилась к нашему подъезду, чтобы встретиться с подругой, которая жила в соседнем.

Нас впустил овальный актовый зал с колоннами. Не помню точного адреса, возможно, все происходило на Ленинских (Воробьевых) горах, в главном здании МГУ. Я плохо помню все, кроме сыновей Африки. Меня сокрушило зрелище студенческих лиц. Надо сказать, что идеалом моего мужчины долгое время оставался адмирал Нельсон из фильма «Леди Гамильтон», пусть даже с повязкой на глазу, то есть сэр Лоуренс Оливье с черной повязкой на глазу, но с таким взглядом, с такой формой рук, головы... да о чем тут долго говорить. Трудно было не быть влюбленной в адмирала Нельсона.

Группа студентов, участвующих в танцах, тоже имела отметины. Лица посланцев африканских государств (то ли Гвинеи-Бисау, то ли Берега Слоновой Кости), зачисленных в Университет дружбы народов, были изуродованы шрамами, как будто по ним провели граблями глубоко и с чувством. Борозды от грабель были у каждого на щеках и на лбу. Подавив первое неприятное эстетическое впечатление – так мне хотелось переписываться с настоящим иностранцем и писать ему долгой белой зимой о том, что и сегодня я спускалась в самое красивое метро, прохладные станции которого украшены мрамором и мозаикой, – я прошла в актовый зал. Продвинулась вглубь к большому овальному окну, где и устроилась рядом с колонной.