Наталия Слюсарева - Мой отец генерал (сборник)

Уже играла музыка. Должна была подойти тетя Леля, но вместо нее подошел сильно татуированный африканец – приглашать меня на танец. Уже через пару тактов мне не хотелось желанной переписки. От моего партнера исходил такой запах, которого я не могла себе представить. Если бы сгнил весь флот адмирала Нельсона, с крабами, водорослями и рапанами, то и от него не могло бы быть столь ужасного запаха. Я закончила тур вальса досрочно. Единственное, чего мне хотелось по-настоящему в тот момент, так это вернуться быстрее к окну. Мой кавалер с розовыми шрамами на черном лице, чьи круглые белые глаза и белые прямоугольные зубы маячили перед моим напудренным носиком, к которому я поднесла платок, тяжело стиснув мою руку влажными пальцами, с удовольствием теснил меня в угол, к колонне.

Когда первая мысль «убегать», недолго боровшаяся со второй мыслью «прилично ли это?», окончательно оформилась, сразу стало легко. Тут со всех сторон стали подходить другие сыновья Африки. Рванувшись, как в рукопашную, напролом, мы дали деру из овального зала – и скоро были в вестибюле самого красивого метрополитена в мире.

Через год после этого события мы стояли на ступеньках крыльца нашего подъезда. Так мы гуляли. Мы – это я и моя родная сестра Лена. Я была старше ее не бог весть насколько – на пятнадцать минут, но она была намного храбрее. О первых явленных примерах ее мужества лично я не помню. Но существовали рассказы свидетеля – мамы. Нам было по пять лет, когда умные родители – слово «умные» стоит поставить в кавычки – решили спрятаться и посмотреть, как мы будем реагировать на необычную ситуацию. Из того же рассказа следует, что первое, что я незамедлительно сделала, когда обнаружила, что рядом нет мамы, – расплакалась, и довольно сильно. Да, я всегда была эмоциональной, ну и что? И будто бы моя младшая сестра, взяв меня за руку, сказала: «Не реви! Вот смотри – столбы. Мы пойдем по проводам и придем к людям». Каково? Действительно, достаточно доблестно для человека в пять лет.

В другой раз, в том же возрасте, но уже по-настоящему, мы потерялись в метро. И сестра объявила, не обращая внимания на меня, кривившуюся, готовую зареветь, упреждая тот рев: «Поднимемся по эскалатору наверх!» Не знаю, было ли это хорошо для нас тогда, подниматься по эскалатору или спускаться – в конце концов нас обнаружили крепко держащимися за руки, – но в ту минуту угрожавшему нам миру была явлена самая настоящая деятельность.

Все эпизоды, связанные с грозой, также говорили не в мою пользу. Заслышав гром – кстати, не обращая внимания на молнии, – я тут же старалась прижаться к чему-то деревянному. Это означало, что к тому времени мне уже объяснили, что во время грозы дерево для человека лучше, нежели железо, – хотя под высокое дерево во время грозы?

Но мы все еще стоим на ступеньках крыльца, выходящего тогда еще не на столь шумный проспект, и гуляем. И нам по семнадцать лет, точнее, мне семнадцать лет и пятнадцать минут, а сестре – меньше на пятнадцать минут. И видим, как по тротуару к нам приближается высокий негр, очень высокий. Негр для баскетбольной команды, может быть, даже для сборной. Негров на улицах Москвы мы видели предостаточно и поэтому особенно на него не реагируем, отмечая про себя только его рост. Баскетболист останавливается у нашего подъезда и пытается что-то говорить на нашем языке, и из того, что он говорит, становится понятно, что он желает познакомиться. Нам совсем не хочется с ним гулять, и мы, не без напряжения толкая от себя тяжелую дверь внутрь подъезда, спешим к лифту, чтобы ехать домой. Негр быстро устремляется за нами и уже у лифта неожиданно цепко и сильно хватает меня за руку своей ручищей. Напялив улыбку на лицо, стараясь как-то пошутить и показать, что мы дружим, я предлагаю ему отпустить руку, но он, что называется, не внемлет. Я замираю кроликом и не знаю, что делать.

И тут моя худенькая младшая сестра начала колотить по его черным бицепсам своими острыми кулачками с такой яростью и частотой, выкрикивая команды, как самый главный рефери: отпусти, мол, мяч, кому говорят, – что тот дылда на секунду растерялся и действительно разжал свои тиски. И мы бросились с ней, уже без всякого лифта, по лестнице – наверх, через пролеты, на наш шестой этаж. ...И я даже не сказала ей «спасибо».

И никогда, за всю свою жизнь, я не защитила ее. А она сделала это по крайней мере три раза.

Провидение, а возможно, волхвование того же Брюса с высокой Сухаревой башни привело меня на работу в здание, которое во времена оные также принадлежало ученому мужу, – дом на Мясницкой, она же улица Баумана, улица Кирова и – тпру, давай поворачивай вспять – снова Мясницкая. Номерок дома тринадцать – без комментариев, и якобы неугомонный Якоб препарировал в доме номер тринадцать бородавчатых лягушек для своих опытов. Чудеса и чародейство.