Боб ден Ойл: Крабы в консервной банке

Фоогт церемонно вводит Яхека в роскошный зал заседаний. Яхек едва осмеливается оглядеться по сторонам, он движется как во сне. Фоогт информирует Таке о ходе дела, и тот тоже жмет руку Яхеку. Да, он помнит; правда, он все время вместо крабов говорит о сардинах.

Иньямбане, да, он просил собрать ему исчерпывающую информацию; если там поставить дело как следует, результаты будут потрясающие. Он испытующе смотрит на Яхека, что-то одобрительно бормочет и опускается в глубокое кресло. Фоогт и Яхек тоже садятся. После пяти минут вялой беседы, прерываемой паузами и бормотанием старикана, раздается телефонный звонок, Фоогт снимает трубку — его срочно вызывают, он извиняется и быстро уходит.

После отбытия Фоогта Таке поднимается.

— Послушай, Яхек, не выпить ли нам ради такого случая по стаканчику хереса? — говорит он тихо. — Но только никому не рассказывай: если они узнают — пиши, пропало. Дело и том, что у меня есть ключ от бара, но никто этого не знает, все думают, я хожу сюда любоваться видом.

Яхек говорит, что с удовольствием пропустит стаканчик. Он вообще не пьет и считает, что время сейчас совсем неподходящее для хереса, одиннадцать часов утра, но он не осмеливается отказаться. Таке осторожно приотворяет дверь, чтобы убедиться, что вокруг все спокойно. Он вынимает связку ключей, подходит к бару, манит Яхека к себе, потом с видом заговорщика открывает бар, наливает два стакана хереса и один протягивает Яхеку.

— Вот, — говорит он, — пей сразу, увы, мы не можем спокойно посидеть и выпить, риск слишком велик. — Сам он выпивает полный стакан в три глотка, после некоторых колебаний Яхек следует его примеру. Таке быстро ставит стаканы на место, запирает дверцу бара и со вздохом удовлетворения снова опускается в кресло. Яхек тоже садится, херес жжет его пустой желудок — сегодня утром он так нервничал, что не мог есть. Сейчас ему станет дурно, он сжимает губы, стискивает руки и пристально смотрит на торшер, прислушиваясь к странным ощущениям у себя внутри. Но через несколько минут жжение немного успокаивается, постепенно из желудка по всему телу начинает распространяться приятный трепет. Окружающие предметы приобретают более резкие очертания, напряжение ослабевает и уступает место холодной ясности ума. Он так занят регистрацией изменений в своем организме, что почти не слушает болтовни Таке, ударившегося в воспоминания о прежних временах и пионерском духе, который тогда царил. Яхек тоже обращается к прошлому, ограничиваясь, правда, минувшей неделей — с того мгновения, когда он во время бритья впервые обнаружил у себя новый рот, и до настоящей минуты, когда он на равных беседует с менеером Таке, о существовании которого он неделю тому назад еще и не подозревал. Его страхи и сомнения сменились необузданной дерзостью. А почему бы ему и в самом деле не стать тем человеком, который наведет порядок в иньямбанской шарашке? Ведь не дураки же все эти люди — Фоогт, Бастенакен, Таке? Раз они в нем что-то видят, значит, это не случайность, значит, в нем есть такие качества, о которых он и сам не подозревал, но которые не укрылись от их наметанного глаза. Ну, что за жизнь была у него до сих пор — забитое прозябание, серая обыденность, без всякого напряжения или ответственности. Наконец-то он станет настоящим мужчиной, из тех, с кем нельзя не считаться. А что там говорил Бастенакен насчет женской прислуги? И эта сторона его жизни здорово изменится, уж он не оплошает с черными служанками, ему долго приходилось подавлять свои влечения, но теперь-то он даст им волю. Перед ним мелькают образы голых негритянок с блестящей кожей и твердыми острыми грудками, они задыхаются от восторга перед ним, великолепным мужчиной… Может быть, он будет еще и бить их — кнутом или просто так, это он решит на месте.

Когда Таке предлагает ему совершить второй марш-бросок к бару, он вскакивает и с жадностью вливает в себя полный до краев стакан.

— Я всегда ограничиваюсь двумя стаканами, — говорит Таке, — но ты можешь спокойно выпить третий, мне не жалко. Даже если ты выпьешь всю бутылку, не страшно, я куплю новую и поставлю вместо этой.

— Тогда еще полстаканчика, — говорит Яхек и вдруг икает. Ему страшно неловко, но Таке только смеется. «Ну что за славный малый», — думает Яхек: он растроган до слез. Как глуп он был, когда боялся этих людей, в них совсем нет той подозрительности и недоброжелательности, которая царит на третьем этаже. Эти люди сидят на самом верху, им некого опасаться, и он, Яхек, теперь один из них.