Боб ден Ойл - Человек без стадного инстинкта

Я всегда был ярым противником самолетов. Наверное, это отвращение осталось у меня со времен войны. Всякий раз, как я слышу гул самолета, хотя бы рекламного, я замираю в ожидании залпов зениток, стрекота пулеметов, воя бомб. Пренеприятное чувство. А путешествие на самолете для меня — мука, которую я терплю только ради, того, что бы быстрее достигнуть цели. И на этот раз жизнь снова подтвердила обоснованность моего недоверия к летающим предметам.

Мне надо было как можно скорее вернуться из Токио домой. Первый самолет, на котором я мог улететь, принадлежал компании «Эр Франс». Я сначала хотел, было подождать другого, потому что французский самолет наверняка никуда не годится, но на следующие рейсы все билеты были проданы. Меня высмеяли за мое предубеждение — я решился и взял билет.

Огромный самолет, восемьдесят пассажиров. Летит в Париж через Северный полюс — дело нешуточное! Я весьма предусмотрительно забился в самый хвост (там больше шансов в случае чего остаться в живых), испуганно жевал все замысловатые бутерброды и пил все напитки, которые мне предлагали, и ждал, когда самолет рухнет на землю. Я не решался смотреть в окно, читал какой-то журнал, не воспринимая прочитанного, нервно раскачивал ногой — словом, вел себя так, как всегда веду себя в самолете.

И вдруг, едва стюардесса своим красивым голосом объявила, что мы пролегаем над Гренландией — все при этом посмотрели вниз, — как моторы закашляли, затрещали, и выяснилось, что один из них загорелся. Приятного тут мало; мы со страхом смотрели, как один мотор отделился от крыла самолета и рухнул вниз, а крыло воспламенилось. Настроение у пассажиров сильно упало, некоторые молились, мое же состояние было самым тяжелым — я весь побелел и в панике закричал: «Выпустите меня!» Бледная стюардесса поспешила ко мне. Я вскочил и побежал по проходу, но в это время самолет резко качнуло, я ударился обо что-то головой и упал без сознания. Должен честно признаться: в критической ситуации от меня мало толку. Но могу сказать, что и в обычных условиях я тоже не лезу людям на глаза.

Снежные просторы Гренландии. На заднем плане — обгоревший остов самолета. Тридцать человек сгрудились вокруг дюжего командира корабля. Наша жизнь была у него в руках, но я не чувствовал к нему доверия. Когда я говорил, что французские самолеты никуда не годятся, надо мной смеялись. Ну и кто оказался прав? А теперь вы хотите, чтобы я доверял французскому пилоту с внешностью киногероя тридцатых годов? Я не виню его за аварию — конечно, он не поджигал мотора. Но я и не считаю, что он способен вывести оставшихся в живых к населенным местам.

— Надо взглянуть правде в глаза. — Летчик бросил жгучий взгляд из-под темных бровей на продрогшую толпу. — Мы далеко отклонились в сторону от обычного курса. Мы хотели обойти бурю и потому отклонились. Обычно обо всех изменениях курса тут же сообщается, на аэродром. Но было ли это сделано в данном случае? Нет.

Он выжидательно и свирепо оглядел своих слушателей. Все молчали, да и что сказать, когда ответственные лица признаются в своей несостоятельности? Я разозлился, головная боль у меня почти прошла, Я громко крикнул: «А почему?» — и хотел присовокупить пару крепких ругательств, но не вспомнил их по-французски. Летчик не сразу ответил на мой вопрос, он скорчил такую рожу, как будто с трудом выдерживает, и попросил, чтобы ему дали договорить:

— Не перебивайте меня, у нас мало времени.

Надо бы, чтоб ООН запретила французам водить самолеты.

— Итак, — сказал летчик, — на аэродром не сообщено об изменении курса. Радисту было приказано это сделать, но у него аппаратуре оказалась небольшая поломка, он как раз чинил ее, когда произошла катастрофа. Может быть, он и успел передать радиограмму, но спросить у него об этом мы не можем, потому что наш храбрый радист погиб. Мы были слишком далеко от аэродрома, чтобы нас могли нащупать радары, так что и на это надеяться нечего. Итак, мы должны исходить из того, что на аэродроме ничего не знают об аварии, и даже когда поймут, что с нами что-то случилось, то не будут знать, где нас искать. Они начнут искать нас в районе обычного курса. И не найдут. Мы находимся на сотни километров в сторону. Конечно, на аэродроме знают, что по курсу у нас была буря, они сами нам о ней сообщили, и, не найдя нас, они догадаются, что мы отклонились от курса. Но в какую сторону? Вправо или влево? Это неизвестно, и поэтому нас будут искать и там и там.