Эми Тан - Клуб радости и удачи

Когда моя мать впервые приехала в дом моего дяди в Нинбо, я ее совсем не знала. Мне было девять лет, и я уже несколько лет ее не видела. Но я знала, что это моя мать, потому что чувствовала ее боль.

— Не смотри на эту женщину, — предупреждала меня тетя. — Она уронила свое лицо, бросила его в поток, текущий к востоку. Дух рода утерян ею навсегда. То, что ты видишь, — это просто разложившаяся плоть, порочная, прогнившая до костей.

Но я смотрела на свою мать. Она не выглядела порочной. Мне хотелось дотронуться до ее лица, так похожего на мое.

Да, на ней была чудная иностранная одежда. Но она не сказала ни слова в ответ, когда моя тетя проклинала ее. Она склонила голову еще ниже, когда мой дядя дал ей пощечину за то, что она назвала его братом. Она плакала от всего сердца, когда умерла Попо, хотя Попо, ее мать, выгнала ее из дому много лет назад. И после похорон Попо она не перечила моему дяде и приготовилась к возвращению в Тяньцзинь. Она жила там с тех пор, как, запятнав позором свое вдовство, стала третьей наложницей какого-то богача.

Неужели она уедет без меня? Такой вопрос я не могла задать. Я была ребенком. Я могла только смотреть и слушать.

В ночь накануне своего отъезда она прижимала мою голову к себе, как бы стараясь защитить от опасности, которой я не знала. Она еще не успела уехать, а я уже плакала о том, как бы вернуть ее. И пока я лежала, уткнувшись в ее колени, она рассказала мне одну историю.

— Аньмэй, — прошептала она, — ты видела маленькую черепашку, которая живет в пруду?

Я кивнула. Речь шла о прудике у нас во дворе, и я часто баламутила палкой спокойную воду, чтобы заставить черепаху выплыть из-под камней.

— Когда я была маленькой девочкой, черепаха уже жила там, — сказала мама. — Я часто сидела у пруда и наблюдала за тем, как она поднимается к поверхности воды, хватая воздух своим острым клювом. Это очень старая черепаха.

Я хорошо представляла себе эту черепаху и знала, что мама говорит именно о ней.

— Эта черепаха кормится нашими мыслями, — сказала мама. — Я узнала об этом однажды, когда мне было столько же лет, как тебе сейчас. Попо сказала, что я уже больше не ребенок и теперь мне нельзя ни шуметь, ни бегать, ни садиться на землю, чтобы поймать кузнечика. Нельзя и плакать, если мне что-то не нравится. Я должна молчать и слушаться старших. А если я не буду слушаться, сказала Попо, то она отрежет мне волосы и отправит в то место, где живут буддийские монахини.

В тот вечер, когда Попо сказала мне это, я сидела у пруда, глядя на воду. И поскольку я была слабой девочкой, я заплакала. И тут я увидела, как черепаха всплыла и стала подбирать своим клювом мои слезы. Они едва успевали коснуться воды, как она их проглатывала, очень быстро, — пять, шесть, семь слезинок, — а потом черепаха выбралась из пруда, вскарабкалась на гладкий камень и заговорила. Она сказала: «Я съела твои слезы, и поэтому знаю теперь все твои беды. Но я должна предупредить тебя. Если ты будешь плакать, твоя жизнь всегда будет грустной». Потом черепаха раскрыла клюв, и оттуда выпало семь перламутровых яичек. Яички разбились, из них вылетели семь птиц и тут же принялись стрекотать и петь. Я поняла по их белоснежным брюшкам и приятным голосам, что это были сороки, птицы радости. Они опустили клювы в пруд и начали жадно пить. А когда я протянула руку, чтобы схватить одну из них, они все поднялись в воздух, начали хлестать меня по лицу своими черными крыльями, а потом с хохотом улетели прочь. «Теперь ты видишь, — сказала черепаха, направляясь к пруду, — почему плакать совершенно бесполезно. Твои слезы не смывают твою печаль. Они питают чужую радость. Вот почему ты должна научиться глотать свои слезы».

Но когда мама завершила свой рассказ, я взглянула на нее и увидела, что она плачет. И я тоже заплакала о том, что нам выпала такая несчастная доля — жить подобно двум черепахам, которые видят мир со дна маленького прудика, и он расплывается у них перед глазами.

Проснувшись утром, я услышала — нет, не птиц радости, а сердитые голоса где-то в отдалении. Я выскочила из постели и тихонько подбежала к окну.

Первым делом я увидела свою маму. Опустившись на колени посреди переднего двора, она скребла пальцами каменные плиты, как будто потеряла что-то и знала, что уже не сможет найти. Перед ней стоял дядя, мамин брат, и кричал:

— Ты хочешь забрать свою дочь и загубить заодно и ее жизнь! — Дядя топнул ногой от одной мысли о такой дерзости. — Да тут уж и след твой должен был простыть!