Эми Тан - Сто тайных чувств

Моя сестра Кван верит, что у нее глаза «йинь»; она якобы видит тех, кого уже нет, тех, кто сейчас пребывает в Мире Йинь, призраков, которые время от времени спускаются с облаков наведаться на ее кухоньку на Бальбоа-стрит в Сан-Франциско.

«… Либби-я! Угадай, кого я вчера видела? Угадай!»

А мне и не нужно угадывать — я и так знаю, что она говорит о ком-то, кого уже нет в живых.

На самом деле Кван мне не родная сестра, но об этом не принято распространяться. Это было бы оскорблением: будто бы она заслужила лишь пятьдесят процентов нашей любви. Но чтобы расставить все точки над «i» (с генетической точки зрения), у нас с Кван общий отец, только и всего. Она родилась в Китае. Я и мои братья, Кевин и Томми, родились в Сан-Франциско; когда-то мой отец, Джек Йи иммигрировал в Сан-Франциско и женился на маме, Луизе Кенфилд.

Мама называет себя «американской сборной солянкой, всего понемножку — белого, жареного, жирненького». Она родилась в Москоу, штат Айдахо, где с большим мастерством вращала жезлом на парадах и однажды выиграла приз на окружной ярмарке, вырастив какую-то уродливую картофелину, которая в профиль была похожа на Джимми Дюранта. Она рассказывала мне о том, как мечтала стать взрослой и совсем-совсем другой — стройной, изысканной и, конечно, знаменитой, как Луиза Райнер, получившая «Оскара» за роль О-Лан в фильме «Прекрасная Земля». Но после того, как она переехала в Сан-Франциско и стала одной из «Келли-герл», то приняла самое верное решение, выйдя замуж за папу. Мама уверена, что ее брак, выходящий за рамки «англосаксонской расы», сделал ее своего рода либералкой.

— Когда мы с Джеком встретились, вовсю действовали законы против смешанных браков, — по-прежнему твердит она. — Мы пошли против закона во имя любви.

И при этом она забывает сказать, что эти законы в те времена вообще не применялись в Калифорнии.

Никто из нас, и мама в том числе, не видели Кван до восемнадцати лет. Фактически мама и не подозревала о ее существовании, узнав об этом только незадолго до смерти папы (он умер от болезни почек). Мне тогда еще не было и четырех лет… Но я до сих пор сохранила воспоминания о времени, проведенном с ним: как он подбрасывал меня, как я кидала монетки в бассейн, его монетки…

И когда я в последний раз видела его в больнице, слова, сказанные им тогда, испугали меня до смерти на многие годы.

Пятилетний Кевин тоже сидел в палате. Томми, еще совсем крошка, находился в холле с маминой двоюродной сестрой Бетти Дюпре (нам было велено называть ее «тетя Бетти»), которая, как и мама, переехала из Айдахо. Я сидела на липком виниловом стуле, дожевывая клубничные желатиновые подушечки, оставшиеся от папиного завтрака. Папа полусидел на постели и тяжело дышал. Мама то плакала, то пыталась развеселить его. А я силилась понять, что происходит. Потом, помню, она низко наклонилась к нему, и папа начал шептать ей что-то; а она открывала рот все шире и шире… Потом резко повернулась ко мне, с искаженным от ужаса лицом. Я окаменела от страха. Как он узнал?! Как он догадался, что этим утром я спустила в унитаз своих черепашек, Шустрика и Копушу? Мне только хотелось поглядеть, как они будут выглядеть без панцирей, а все кончилось тем, что я оторвала им головы.

— Твоя дочь?! — кричала мама. — Привезти ее сюда?

Я не сомневалась, что папа велел ей отдать меня в питомник — так он в свое время поступил с нашим псом по кличке Баттонс, когда тот погрыз диван.

А дальше — какая-то неразбериха; блюдце с желатиновыми подушечками разбивается вдребезги, мама ошарашенно смотрит на фотографию, Кевин со смехом выхватывает у нее снимок, и вот он у меня перед глазами — малюсенькая черно-белая карточка тощенького младенца с клочковатыми волосами. В какой-то момент мама начинает кричать: «Оливия, не спорь, уходи сейчас же!» А я рыдаю: «Я буду хорошо себя вести!»

Вскоре после этого мама объявила: «Папочка оставил нас». Она также сказала, что собирается привезти из Китая «папочкину другую маленькую дочку» и что та поселится в нашем доме. И хотя она не упомянула о том, что отдаст меня в питомник, я продолжала горько плакать, смутно подозревая, что все как-то связано — обезглавленные черепашки, плавающие в унитазе, папа, покинувший нас, другая девочка, собирающаяся занять мое место. Не зная Кван, я уже ее боялась.