Эми Тан: Сто тайных чувств

Перед самым приездом Кван она весело подбадривала нас, призывая меня и братьев принять старшую сестру в нашу семью. Томми был еще слишком мал и мог только кивать, когда мама спрашивала его: «Неужели ты не рад, что у тебя будет еще одна старшая сестра?» Кевин пожимал плечами, делая вид, что ему все равно. Только я одна прыгала от радости, подобно новобранцу ганг-хо, [2] Ганг-хо (gung-ho) — энтузиаст, тот, кто «всегда готов»; от кит. gonghe — буквально «работать вместе»; девиз, принятый американским ВМФ в 1942 году. отчасти потому, что знала: Кван будет дополнением ко мне, а не вместо меня.

И хотя я была одиноким ребенком, я скорее предпочла бы новую черепашку или, на худой конец, куклу, а не кого-то, кто стал бы претендовать на внимание моей матери и вынуждал бы меня делиться более чем скромными проявлениями ее любви. Мысленно возвращаясь в прошлое, я понимаю, что мама любила меня, но любовь ее не была абсолютной. Когда я думала о часах, проведенных ею с другими людьми, подчас совсем незнакомыми, то чувствовала, как отдаляюсь от нее, и очень от этого страдала. У нее всегда находилось свободное время для свиданий с мужчинами и обедов с так называемыми подружками. Что касается меня, то обещания сходить в кино или в бассейн легко нарушались под предлогом ее забывчивости или, еще хуже, обосновывались подленькими рассуждениями о том, что было сказано и что имелось в виду. «Терпеть не могу, когда ты дуешься, Оливия, — говорила она. — Я ведь не обещала тебе, что мы пойдем в бассейн, я сказала, что мне хотелось бы пойти». Как я смогла бы противопоставить свои желания ее намерениям?!

Я научилась не придавать ничему значения, поставить раз и навсегда крест на моих надеждах, убеждая себя, что эти надежды пусты. Таким образом я ограждала себя от еще более глубоких душевных ран. Боль была подобна той, которую испытываешь при уколе; но даже сами воспоминания заставляют меня снова ее испытывать. Как получилось, что, еще будучи ребенком, я знала, что меня недостаточно любили? Неужели каждый рождается с такой бездонной пропастью в душе?

Несомненно, я не хотела видеть Кван в роли своей сестры, совсем наоборот. Но перед матерью я демонстрировала неподдельный энтузиазм. Это была искаженная форма «логики наоборот» — если надежды никогда не оправдываются, надейся на то, чего совсем не хочется.

Мама говорила, что старшая сестра будет моей увеличенной копией, красивой и миленькой, только более китайской, готовой разделить все мои забавы. И я представляла себе не сестру, а другую себя — постарше, танцующую, одетую во взрослые облегающие платья, чья жизнь прекрасна, хоть и печальна; раскосый вариант Натали Вуд в «Вестсайдской истории» (я смотрела этот фильм, когда мне было пять лет). Теперь мне кажется, что мы с мамой лепили наши образы под влиянием киноактрис, говоривших с несвойственным им акцентом…

Как-то вечером, перед тем, как уложить меня в постель, мама спросила, не хочу ли я помолиться. Я знала, что молиться — значит говорить приятные вещи, которые другие хотят услышать. Мама всегда так поступала. И я помолилась Богу и сыну его Иисусу, чтобы они помогли мне стать хорошей. Потом я выразила надежду, что моя старшая сестра Кван скоро приедет, тем более что мама упоминала об этом накануне. Когда я сказала «аминь», то увидела, что она плачет и гордо улыбается. Так я начала демонстративно собирать подарки для Кван — косынку, подаренную мне тетей Бетти на день рождения, туалетную воду «Цветок апельсина», подаренную на Рождество, липкую конфету, оставшуюся от Дня всех святых — я с любовью складывала все эти безыскусные вещицы в коробочку, на которой мама написала: «Для старшей сестры Оливии». Я убедила себя в том, что стала такой хорошей, что однажды мама поймет — нам вовсе не нужна другая сестра.

Позже она рассказывала нам с братьями, как было трудно найти Кван. «В те времена, — говорила она, — недостаточно было просто написать письмо, наклеить марку и отправить в Чангмиань. Мне нужно было продираться через бюрократические препоны и заполнять кучу разных документов. Никто особенно не стремился помочь кому-то из коммунистической страны. Тетя Бетти думала, что я сошла с ума. Она твердила мне: „Как ты можешь взять в свою семью почти взрослую девушку, которая ни слова не говорит по-английски? Она ведь понятия не имеет, что хорошо и что дурно… Да она не знает, где лево и право!“»

Бюрократическая волокита была не единственным препятствием, которое Кван предстояло преодолеть. Два года спустя после смерти папы мама вышла замуж за Боба Лагуни, которого Кевин теперь называет «подарком судьбы», имея в виду мамин опыт свиданий с иностранцами, потому что она думала, что Лагуни мексиканец (а он оказался итальянцем). Мама взяла фамилию Боба, и мы все стали Лагуни. Эту фамилию я потом с радостью сменила на Бишоп, выйдя замуж за Саймона. Дело в том, что Боб не хотел, чтобы Кван приезжала. А для мамы его желания были законом. После того как они развелись — я к тому времени уже училась в колледже, — мама рассказала мне, что Боб давил на нее, еще перед свадьбой, покончить со всеми этими поисками Кван. Мне кажется, она хотела сделать это, но потом просто забыла. А мне она сказала: «Я видела, как ты молилась. Ты была такой трогательно печальной, прося Бога: „Верни мне, пожалуйста, мою сестру из Китая“».