Алексей Никитин - Маджонг

Коробочка никак не ответил на это. Он медленно шел от рисунка к рисунку, подолгу останавливаясь возле каждого.

«Интересно, что он понимает?» — подумал Регаме. Это были рисунки его старых друзей, которых, кроме него, да еще Малевича, почти никто в этом городе уже не помнил. Это была его молодость.

Но оказалось, Коробочка все-таки что-то понимал. Он с любопытством покрутил в руках две старые вересковые трубки «Шаком», а потом долго разглядывал снимок, на котором молодой Костя Регаме, отдаленно похожий на актера Меньшикова в «Покровских воротах», сжав руку Виктора Некрасова, отчаянно и безуспешно пытался уложить ее на стол. Снимок был сделан ранним июньским вечером в Пассаже, в кабинете Некрасова. Регаме казалось, что и теперь он до последних мелочей помнит тот легкий летний день давно уже прошедшего семидесятого года.

— И что же? — прервал молчание Коробочка. — Удалось тебе завалить Некрасова?

— Нет. Это был постановочный снимок. Аллегория: Молодость, низвергающая Опыт. Низвержение не состоялось. Да и не могло состояться, именно в эту руку он был ранен.

— Я так и думал, — понимающе кивнул Коробочка. — А трубки, присланные Некрасовым из Франции, я в Киеве уже не первый раз встречаю. Ты еще куришь?

— Нет, давно не курю.

Коробочка кивнул еще раз и, скользя взглядом по небольшим, давно уже выгоревшим рисункам, добрался до портрета Лучины. Классик, крепко зажав в углу рта догорающую папиросу и ослабив галстук, напряженно размышлял над картами. Пиджак со звездой Героя Соцтруда и орденскими планками небрежно висел на решетке беседки. Костя сделал это фото на даче у Левка Мироновича и считал его одним из лучших своих снимков. Камере удалось поймать и передать энергию мысли Лучины. Костя уже не помнил, каким тот был преферансистом, возможно, да и скорее всего, — не выдающимся. Но играл Лучина ярко. Как и писал. Как и жил.

— Да, — засмеялся Коробочка, — Левко Миронович какой молодец получился. Никогда раньше не встречал этого портрета. Вот видишь. — хотел он добавить что-то еще, но оборвал фразу и продолжать не стал.

«Вот видишь, как хорошо, что мы тебя тогда выгнали», — мысленно закончил за него Регаме. Возможно, Коробочка хотел сказать что-то другое, но Регаме услышал именно эти слова.

— А это, конечно же, Лекарь! Я прав? — Коробочка уверенно ткнул пальцем в портрет Анечки Тучковой. Лицо Анечки на полотне туманилось теплой изжелта-розовой дымкой. Оно словно медленно выплывало из густого сумрака. Ее правый глаз смотрел мягко и отрешенно, но левый был полон безумия и тоски. Не узнать Лекаря в этой работе было невозможно, и Регаме коротко подтвердил догадку Коробочки:

— Да, ты прав. — Говорить с Коробочкой о виолончелистке Анечке, которую он так и не смог удержать в Киеве, Регаме не хотел и не собирался.

После отъезда ее карьера сложилась замечательно. Виолончелист Лондонского симфонического Джиллинсон, став директором оркестра, пригласил ее занять освободившееся место. Регаме нередко видел Анечку на старых записях концертов ЛСО, но они больше никогда не встречались.

— Н-да, интересно все это, — протянул Коробочка, налил себе виски и последний раз обвел взглядом стены кабинета Регаме. Он уже собирался сесть, но тут заметил еще одно небольшое фото.

— Смотри-ка. — удивился Коробочка, взяв его в руки. На фотографии навеки лысый и глубоко уже немолодой человек что-то энергично доказывал двум вполне еще молодым, жизнерадостно улыбающимся ребятам. — Так вы знакомы?

— С Моисеем Черкасским? Ну конечно, — пожал плечами Регаме. — Главный авторитет и арбитр всех книжных споров в начале семидесятых.

— Да нет, я не о нем, — Коробочка подошел к Регаме и протянул ему снимок. — Это ты. А это кто?

— Так это Петька Чаблов. Он изменился с тех пор, конечно, но узнать можно. Разве нет?

— Не знал, что вы знакомы, — не услышал вопроса Коробочка. — И так давно.

Регаме еще раз пожал плечами.

— Ну, хорошо. — Коробочка поставил фотографию на место, устроился наконец на диване и выпил виски. — Так о чем ты спрашивал? Что произошло на Петровке? Я тебе расскажу. Три дня назад твой друг Малевич привез к этому ненормальному Бидону такую же ненормальную Рудокопову. Она подвесила его за ребро и пытала, пока тот не выдал ей все секреты пришельцев с Андромеды и не отдал рукопись, которую эти пришельцы вручили ему в торжественной обстановке, чтобы он оклеил ею стены своего сарая. Не выдержав пыток, Бидон испустил дух. А Рудокопова, завладев рукописью, разверзла земную твердь и предала место казни адскому огню. Все.