Юрий Коротков - Девятая рота. Дембельский альбом

— Эх, пацан ты еще совсем! — Растроганный его наивностью Кормухин даже потрепал Лютого по колену. — Если бы я думал иначе, разве стал бы разговаривать с тобой на эту тему. К тому же вспомни о моем братишке. Уверен: он погиб не напрасно. Но хватит об этом. — Майор посмотрел на часы. — Будь сейчас предельно внимательным.

— А что случилось?

— Видишь тачку ярко-красную?

К въездным воротам подкатила шикарная иномарка — кабриолет с поднятым верхом.

— Ну, вижу.

— Не проверяй. Подними шлагбаум и пропусти на стоянку. Запомни эту машину. Баба за рулем — подруга Быкалова.

— А что она тут делает?

— С недавних пор у нее в этом доме квартира. — Майор кивнул в сторону многоэтажного элитного здания, построенного для особо обеспеченных горожан. — Теперь часто будет появляться. Интересно, до тебя дошло, что ты на этой стоянке оказался не случайно? Давай, мухой, открывай!

Олег Лютаев нехотя поднялся со стула и пошел поднимать шлагбаум. Кабриолет, рыкнув спортивным движком, шустро вкатился на охраняемую территорию и занял одно из свободных мест.

Из машины вышла шикарно одетая дама — в элегантной черной шляпе и коротком, распашонкой, плаще из красного латекса. Ее распущенные светлые волосы едва касались плеч, на бледном лице выделялись удивительно знакомые карие глаза. На ногах у прелестницы модные сапоги-ботфорты, на плече — сумочка из крокодиловой кожи.

— Белоснежка… — прошептал Лютый, и почему-то страшно обрадовался. — Белоснежка, это я, Лютаев! — крикнул он, готовый кинуться ей навстречу.

Кормухин по-матросски съехал по перилам лестницы вниз и, схватив Олега за рукав, силой затянул за угол вагончика, на котором стоял стеклянный аквариум дежурки.

Ослепительно красивая женщина, даже не взглянув в их сторону, прошла мимо и направилась к подъезду элитной башни.

— Охренел совсем? — Кормухин был вынужден ткнуть Олега костяшками пальцев в грудь, чтобы тот опомнился. — Ты чего орешь, мудак?

— Это же Белоснежка! — взволнованно воскликнул Лютаев. — Я знаю ее. Я помню ее еще с учебки!

— Идиот! — Кормухин выразительно покрутил указательным пальцем у виска. — Твоя учебка где была, в Средней Азии? Где Средняя Азия и где эта курва, прикинь?

У Лютаева перед глазами возникла картинка: голая, мокрая с головы до ног от своего и чужого пота Белоснежка лежит на плащ-палатках среди обнаженных парней. Их по-мальчишечьи тонкие и одновременно мускулистые руки застыли у нее на груди, животе, бедрах, коленях… Каждому хочется дотронуться до нее, спрятаться от страшного будущего, от неизвестности в теплое, в женское… Кто она для них, приговоренных к войне, предназначенных на убой? Она и мать, и сестра, и любовница в одном — прекрасном и непорочном теле. Святая грешница — пьяная, с распущенными светлыми волосами, разметавшимися по лицу, и сияющими карими глазами…

— Олег, ты что застыл, отомри. — Требовательный голос Кормухина вырвал Лютаева из марева воспоминаний. — И еще запомни. Это я тебе на всякий случай говорю: не пытайся соскочить. Косяк упорешь, я тебя на зоне сгною. Это тебе не муляжом гранаты в ресторане махать…

Буря поднялась несмотря на то, что небо было голубым и совершенно безоблачным. Слепяще-яркое солнце уже вскарабкалось на максимальную высоту и зависло над самым центром Красноярска. Ни ветерка вокруг. Но тем не менее всесметающий шквал обрушился на Пролетарский проспект, рядом с которым располагалась автостоянка Олега.

Сотни три или четыре озверевших рабочих, вооруженных палками и обрезками арматуры, широким революционным шагом направлялись по главному городскому проспекту к зданию мэрии. И не просто шагали, а крушили все, что попадалось им под руку. Били витрины магазинов и кафе, переворачивали машины, опрометчиво оставленные владельцами у тротуара. Редкую цепь милиционеров, попытавшихся остановить их победное шествие, рабочие просто смели со своего пути, как мелкий сор, и двинулись дальше.

«Кто был никем, тот станет всем» пелось в «Интернационале» — гимне строителей коммунизма. Неправильно и неправда! Эти отчаявшиеся люди, размахивающие направо и налево прутьями арматуры, однажды утром проснулись и обнаружили, что словесная мишура осыпалась с нарядной елки демократии, а сам праздник Перестройки закончился тяжелым бодуном. Вместо единого и могучего эксплуататора — государственного собственника — появились тысячи частных, но для простых людей ничего не изменилось. Вернее, кто был никем, тот стал ничем. Кто-то должен был за это ответить!