Рязанов Михайлович - Наказание свободой

Мне рассказывали, что в разгоне «шумка» отличился опер. Не знаю, насколько это правда. Если это так, то получается, что он и есть наш настоящий защитник от всей этой кровожадной, озверевшей стаи. Парадокс! Впрочем, нет никакого парадокса: он обязан следить за соблюдением законности в зоне, выявлять злоумышленников, предупреждать и прекращать преступления. Короче, отстаивать закон. Тот закон, что защищает и нас, работяг, от любого произвола. А как мы, трудяги, должны относиться к закону? С блатными всё ясно: они никаких советских — и вообще человеческих — законов не признают. Кроме своих, волчьих. А как быть мне? Со мной тоже, кажется, всё ясно: я нарушать советские законы не хочу. И всячески сстараюсь их блюсти. Не из-за боязни. Так надо. И выходит, что я и такие, как я, ближе стоим к тому же оперу, чем к блатным. Пойдём дальше. А должен ли я поэтому помогать оперу в борьбе с преступным миром? По идее — да. Можно и в действительности, но… Вот тут в своих рассуждениях я наткнулся на большое «НО». И, поразмыслив, решил: нет, не могу. Пока не могу… Буду сопротивляться блатному мракобесию и произволу сам. По возможности.

Правда, Генка Гундосик, он же несчастный Балерина, оказался отважнее меня: бросил открыто вызов преступному миру. И не верится, что надзиратели втолкнули его по ошибке в прогулочный двор, который стал ему эшафотом. Возможно такое? Да. Хотя бы поэтому нельзя верить начальству. Очень вероятно, если казнь произошла в действительности, что надзирателей подкупили. И ещё: Генка мстил за свои унижения, глумление над его человеческим достоинством. За то, что его растоптали, превратили в лагерную грязь. Я не хочу никому мстить. Зачем мстить, когда есть закон, суд. Я — не суд. И не имею права наказывать кого-либо. А сопротивляться злу — надо. Иначе оно, зло, может сплотиться и поработить всех нас.

Ведь преступный мир и есть то самое зло. В тюрьме и лагере он фактически всех — или почти всех — поработил. Но этого преступному миру мало, он такой же режим террора, грабежа хочет установить и на воле. Свидетельство тому — откровения пахана Чёрного. Всё, что он тогда, во время расправы надо мной, молол — бред. Так же, как и мои предположения о захвате верховной власти блатными. А пахан Чёрный во время толковища со мной на «Камушке» сказал: вы, быдло вонючее, думаете: выскочите на волю и не будете нам положенную долю давать — будете! Фраера поганые. И на воле мы вас заставим, что положено, нам отдавать. Мы и там будем хозяевами. [233] Мне думается, что отчасти безумные пророчества пахана сбылись несколько десятилетий спустя — в лихие 1990-е. Ты не думай, что нас в тюрягах и зонах гнут, так мы на воле ничего не можем. У нас свои люди и в Кремле есть. Усатый пахан [234] Усатый пахан (Ус, Гуталинщик и др.) — И. В. Сталин. — тоже наш.

Какая наглая клевета! Чёрный вовсе за дурака меня держит, хвастун безумный. В Кремле — свои люди! Усатый пахан! Как только посмел он великого вождя всех народов так обзывать! Как свою ровню! Лишь совершенно сумасшедшему человеку может такое взбрендить: фанатичный уничтожитель всего и вся злобный Лёха Обезьяна; клоун, рядящийся под образованного человека, а по сути — преступник и садист Коля Интеллигент; кровавый злодей, убийца Адик Чёрный — все они и им подобные выродки станут нашими начальниками? На воле? Язык не поворачивается сказать — вождями. Это — бред!

Если б они, действительно, вдруг захватили верховную власть, что, конечно же, абсолютно невозможно, [235] И тогда я не ошибся, хотя попытки преступного мира проникнуть в верховную власть были предприняты недавно. (2009 год.) то страна наша погибла бы неминуемо, потопленная в народной крови. Но такого глумления над людьми и представить невозможно. Однако бороться с ними, кто называет себя преступным миром, необходимо. Как? Разве нельзя объединиться и сокрушить эту жалкую и наглую шайку насильников и бандитов? Почему же этого никто не сделал? И даже не пытается сделать. Почему лагерное начальство фактически не борется с бандитами по-настоящему, чтобы искоренить всю эту заразу. С её звериными законами и прочим античеловеческим бредом. С воинствующим паразитизмом. Если кто и противостоит им в нашем лагере, так это ненавидимый всеми, и работягами в том числе, опер. Впрочем, и среди работяг много убеждённых, прогнивших насквозь преступников. Они-то и поддерживают блатных от имени работяг. Это — питательная среда преступного мира.

И всё равно я верю, что в силах и возможностях начальства очистить зону и вообще трудовые лагеря от всех кровососов и людоедов. Ведь они и лагерю никакой пользы не приносят. И, следовательно, государству. Один вред от них. Но почему же они существуют и процветают? Неужели подкупили паханы всё лагерное начальство? На деньги, отнятые, награбленные у нас, трудящихся зеков. И политые не только нашим потом, но и кровью. Как здесь, на месте побоища, именуемого полушутливо «шумком». Наверное, так оно и есть: из тысяч и тысяч рублей воровского общака, то есть «общественной» кассы, возможно, половину или больше блатные отдают лагерным и тюремным начальникам. А те потворствуют им. И так называемое воспитание превращается теми начальниками в спектакль, обман, наглый и откровенный, в фарс. Из нас, работяг, высасывают жизненные соки, лагерное начальство заставляет ишачить на износ, как рабочий скот, запряжённый в ярмо, а результаты труда, нищенские подачки государства, отнимают блатари: отдай — не греши! Юмористы. И этот двойной гнёт невыносимо тяжёл, изнурителен, унизителен и ведёт к одному месту — в отстойник. От истощения, от надрыва, от побоев, от постоянного переутомления. И надеяться здесь не на кого. Только на себя. Я как работяга сужу. Выдержишь физически и психически — останешься в живых, хроманёшь [236] Хромануть — сдаться (феня). — сломаешься — бирку тебе на ногу — и в общую яму, под кол с номерами личных дел.