Рязанов Михайлович - Ледолом

Тошнота подступала к горлу (какой гадостью напоила нас мамаша Серёги?), и я опасался самого страшного: вдруг меня вывернет наизнанку? Вот позор-то будет! С трудом мне всё-таки удалось подавить подступающую к горлу бражку с халвой, и я уснул.

Утром меня разбудила курносая Серёгина мамаша, её физиономия возникла из-под занавески.

— Вставай, Рязанов. Небось, на работу пора/?

Я не сразу сообразил, где нахожусь, резко поднялся и больно ударился головой о низкий потолок.

На предложение Серёгиной мамаши опохмелиться я лишь отрицательно и мучительно покачал головой.

Успев перешагнуть порожек калитки, успел сбежать с крыльца, как со мной произошло то, что сдерживал ещё с вечера, — выхлестало.

…Домой я устремился лишь с одной мыслью: отлежаться, чтобы прошло это отвратительное состояние. Меня беспрестанно терзало и осознание своего нелепого поступка — я совершил непростительный просчёт. Поддался уговорам Серёги. Ну зачем мне всё это нужно было? Безвольный глупец!

На ошибках следует учиться, извлекая из каждой пользу для себя. А ещё лучше анализировать просчёты других. Но уж коли сам сглупил, то повторения её, этой глупости, следует всячески избегать. И осознал — ни за что не подчиняться чужой воле. Жить своим умом, пусть даже маленьким, обыденным, мещанским — каким угодно, но своим.

«Необходимо тщательно разобраться в каждом, прежде чем назвать его другом. Вон на заводе сколько ребят со мной трудится, а много среди них настоящих друзей? Валя Бубнов, Коля Мыло — раз-два, и обчёлся. Человек проявляет себя не столько в словах, сколько в поступках. Вот истинная мера, — повторяясь, философствовал я. — Серёга мне не друг. Забудь! Вычеркни его из своей памяти. Навсегда. Но одно дело — раскаяться».

…Постепенно, как из тумана, стало проясняться вчерашнее.

«Странно, — подумал я, — что отец Кима в наши разговоры не вмешивался, а как молитву повторял: «Золотые вы наши кадры!»

А эти «золотые кадры» трескали халву из искорёженного ящика, лежащего на столе. Отец Кимки понял, конечно, всё.

— Знаете, ребята, — вдруг неожиданно для себя заплетающимся языком вымолвил я. — Едва ли нам придётся встретиться. В дальнейшем. И стать друзьями. Это большая ответственность. И есть веские причины.

— Почему? — воскликнул Кимка. — Гоша, ты мой друг!

— Хуйня — все ваши причины! Севодня сходка всех нас повязала, Рязан, — недобро зыркнув на меня, процедил Серёга. Его с восторгом поддержал Тимка и неопределённо промолчал Виталька.

— Ежли мы скорешились, — сказал Серёга, — заднева ходу нету. Чево ты бздишь, Рязан? Знаешь: уговор дороже денег. Или мамку боисся, што сику надерёт?

— Мать тут ни при чём. Я живу в коммуне с бывшими пацанами-колонистами. У меня на заводе есть кореша́. Я с ними кусок хлеба зарабатываю. Детдомовцы бывшие, — уже теряя связность мыслей, откровенничал я.

— Во, лады! Добрые хлопцы? — Наступал Серёга. — Из ИТК есть? Волоки их сюды. Я сам у «хозяина» срок отволок… — с достоинством признался Воложанин.

— Серёжа, мне через три месяца — в армию.

— Можно касануть. [530] Косануть (закосить, косить) — притворяться (феня). На хрен собачий тебе сдалась эта армия? Лучче кажный день гулеванить марух шворить, чем с дударгой [531] Дударга — винтовка. Ещё одно название — винтарь. Есть и другие (феня). бегать. А ежли в вертухаи запишут? Што люди [532] Люди — блатные. Все, кроме них, нелюди, «грязь» (феня). скажут?

— Как? Не понял, — окончательно опьянел я.

— Я сичас, братва, притырю, — сказал Серёга и почему-то сграбастал ящик с остатками халвы и, даже не шатаясь, вывалился из избёнки. Уже темнело. Но мне в небольшое оконце, возле которого сидел повторявший заклинания отец Кимки, видно было, как Серёга сбежал со ступенек крыльца и сунул ящик в сугроб, притоптав его снегом. Я почему-то никак не среагировал на этот поступок. Вернувшись, он пояснил:

— Штобы ни испортилася.

Эту сцену наблюдал, как я после догадался «кто-то ещё». Да и отец Кимки был убеждённым партийцем. Он вполне мог догадаться о происходящем. И догадался, наверняка.

Наша участь была определена хотя бы потому, что в каждом дворе обитала местная «тётя Таня». Или несколько. Это подозрительное действо Воложанина не ускользнуло от её (или их) бдительного взгляда. И потому, повторю, мы были обречены.

Все мы, исключая мать Серёги да папаши Зиновьева, изрядно набузгались.

Серёга произнёс:

— Ну, давайте, дружбаны, по последней на дорожку чекалдыкнем и разбежимся. А то чичас Валя за Витькой прибегит.