Рязанов Михайлович - Ледолом

Постараюсь не наведываться домой к Воложаниным и не встречаться с Серёгой, а там и служба в армии на целые три года. Далее видно будет. Жизнь покажет. Может быть, Серёга и исчезнет с моего жизненного горизонта вообще. Навсегда.

— Што ты, Гоша, зажурился? — с неискренней улыбочкой спросил Серёга, как-то уж очень весело.

— Спасибо, Серёга. Маме твоей — тоже. За угощение. Мне пора домой, — с облегчением произнес я.

— За моё здоровье одну-то рюмку хряпнешь, а? — с укоризной спросил он и водрузил на стол заранее приготовленную литровую бутыль самогона. — Праздник, в рот меня теляпатя, а ты, как к жмурику на похороны, завалился, — уже со злостью заявил Серёга.

Мутная жидкость в посудине не оставляла никаких сомнений, что это за пойло. Я ещё в школьные годы, однажды попробовав спирта с тройным одеколоном, чуть не умер. От отравления. Врач заявила маме, что мною принята смертельная доза алкоголя, и она ничем помочь не может. Но мама беспрестанно накачивала меня, кажется, марганцовкой. И организм, вопреки всему, выдержал. Но из школы, где произошло то безобразие, меня, естественно, выгнали. И справедливо. Как и отвращение к алкоголю. Поэтому не любил спиртное — не шло оно в меня, исторгалось. Поэтому обратился ко всем веселящимся.

— Ребята, извините, не могу я водяру пить. Душа не принимает, — откровенно признался. — Сблюю.

— Ну, Гоша, ты сёдня всю дорогу, как целка, хуй в ляжки зажимаешь, — уже с явным раздражением произнёс Рыжий, и глаза его стали свирепыми, как у кота, напротив которого сидит его противник, готовый к нападению.

— Ладно! Раз такое дело. Требуете — могу не выдержать и сблевать, — вторично предупредил я, подняв вместе со всеми полный стакан. У Воложаниных и рюмок-то, вероятно, в обиходе не имелось. Глотали по-блатарски — разными посудинами, из чего придётся.

— Алкнули по первой — за дружбанство! — произнёс тост Серёга, показавшийся мне совершенно трезвым. То ли он наливал себе что-то другое вместо самогона, то ли был настолько крепким, что не пьянел. [528] Мне удалось узнать, что Сергей Воложанин умер от запоя много лет спустя после нашей последней встречи в пятьдесят четвёртом, когда во время моего антиблатного выступления и обвинения, что из-за него мы «чалились», он пырнул меня ножом, промахнулся, лишь рукав пиджкака распорол — ему помешал Ким Зиновьев. Об этом я уже упоминал.

Я толкал в себя вызывавшую рвотные спазмы противную жидкость и думал: лишь бы не поперхнуться — всех испоганю. И огромным усилием воли заставил себя совершить почти невероятное: мелкими глотками опорожнил стакан.

— Ну вот, а базарил: не полезет! Это только у девки не полезет в первый раз, а хорошо нажмёшь — как по маслу проскочит. И запищать не успеет. А ты какой цимус засосал? Первач! На дрожжах! Первый сорт! Первачок!

Долго я не мог отдышаться. Кимка — тоже. Виталька быстрее всех нас осушил эмалированную щербатую кружку и сейчас насмешливо наблюдал, как нас корчит. Видать, тренированный — давно с Серёгой дружит. А у них бражка не переводится, можно предположить.

Закуской нам служила та же халва.

Первым разговорился — неожиданно — Витя. Он, оказывается, работал в трамвайно-троллейбусном управлении учеником электрика у своего квартиранта, парня постарше. Мужчин в таком возрасте, за двадцать, мы, пацаны, называли «молодяками».

Сейчас Виталька (это имя, уверен, и было его настоящим, а Витькой упрощённо называли улица, пацанва) травил байки из жизни, естественно, своего коллектива. В каждом его рассказе отчётливо звучали насмешки, уничижения других, издёвки и даже похабщина. Время от времени анекдоты его «украшались» матерками, чего я терпеть не мог: зачем поганят свой язык? И я понял: никаким другом он мне не будет. Как и Серёга. Разные мы слишком люди. И вообще, до меня дошло, что здорово прокололся, забурившись в эту «компашку». Как сюда попал бедолага Кимка, простая душа? А вот и он, лёгкий на помине, отец Кимкин, пожаловал к нам, вернее к Серёге, в гости. В телогрейке, вероятно с работы. Даже не переоделся. Значит, Кимка предупредил домашних, к кому он подался. Отец Кимки со всеми нами поздоровался. Его тут же мать Серёги принялась угощать, но он, что мне запомнилось, отказался от предложенного выпивона. А далее — всё, словно в тумане. Как я забрался на полати — не помню. В ушах лишь дребезжали без конца повторяемые слова гостя:

— Золотые вы наши кадры! [529] В последующие годы, пока не узнал истинного виновника нашего несчастья, меня не отпускала догадка, кто причастен к далее развернувшимся печальным событиям? Одна из версий — причастие Кимкиного отца. На первый взгляд, эта идея казалась дикой, абсолютно неправдоподобной. Но если учесть, что Кимкин отец был фанатиком-коммунистом, то мысль могла оказаться вполне естественной (Павлик Морозов). Но не исключал, что за избушкой Воложаниных наблюдало «всевидящее око» из соседнего дома. Возникали и другие предположения. Но в конце концов в аналогичном деле высветился Ходуля: по заданию «хозяев» организовывал хищения чего-нибудь, и на «банду» списывались с помощью подкованных милицейских сапог залежалые «висяки». Вероятно, по милицейским «правилам» подобные провокации именовались «профилактической» или иной оперативной работой, на самом же деле поточно пополнялись ряды, замечу — бесчисленные ряды «строителей коммунизма». Существовали и другие способы и методы порабощения российских народов, и действовали они безотказно и постоянно.