Рязанов Михайлович - Ледолом

— Ну, не знал я, што ты такой маменькин сынок, Рязан. Именины! У меня, Гоша! Уважь друга, не будь парчушкой. [515] Парчушка — от «порчак», в другом произношении парчак — «испорченный фраер» (феня).

Друга? Раньше он меня никогда своим другом не признавал: Юрица, Алька (я изменил его кличку, чтобы не попасть в разряд антисемитов), назовём его Жмотом, Толька Мироед — вот его кореша́. И вдруг я ни с того ни с сего стал его «другом».

— Не могу, — держался я на своём. — В следующий раз.

Упорствовал я, смутно чувствуя, что в этом приглашении что-то не то. Да и домой захотелось быстрее попасть.

— Ты, Рязан, выпендриваешься, а люди ждут тебя.

— Кто меня может ждать?

— Кимка Зиновьев, к примеру. Кимка оченно обидится. Сколь вы с ним не видались?

— А что, Ким у тебя в гостях? — удивился я.

— И Витька Красюк. Тебя ждут… Канаем короче.

Ну, Витьке (по-уличному — Витальке) я не ахти как обрадовался, хотя знаком с ним много лет. Даже, помнится, однажды подрался во время игры в бабки — хлыздил он. Жадноватый парень. И очень заносчивый. Непонятно, почему он так возомнил о себе? Никакими талантами Виталька среди свободской пацанвы не выделялся, кроме, разве, задиристости и смазливой [516] Смазливый — красивый, симпатичный (просторечие). физиономии. Хотя был младше на год-три многих из нас. Да и ростом не отличался — с меня.

Сейчас, думая о нём, у меня мелькнула догадка, что пыжится так, считая себя красавцем. Тогда я в мужской красоте не разбирался, слащавые изображения на почтовых открытках, равно как изуродованные старостью лица встречавшихся мне людей, вызывали неприятие. Так что Витька-Виталик казался мне обычным пацаном. Лишь внешность Ароши Фридмана удивила меня необычной привлекательностью, чисто внешней. Ароша — исключение из всех попавшихся на моём жизненном пути тогда. Витька же выглядел как все — не лучше и не хуже. Хотя и прилипла уличная кличка — Красюк. [517] Красюк — красивый, красючка — красивая (феня). Я его так никогда не называл. И никакой красоты в нём не видел. Но девчонок возле него крутилось много.

А с Кимкой мы ещё вместе в детский сад бегали. Да и после дружили — хорошие у нас сложились отношения. Но ни разу не видел этого безобидного и искреннего мальчугана рядом или вместе с Серёгой — очень разными они были. Если Серёга Воложанин вообще не переступал порог школы, вся его жизнь — улица, то Кимка не только успешно переходил из класса в класс, но и, как я, любил чтение. Помнится, и знакомство этих ребят ограничивалось, как и у меня, — приветствиями! Рыжий корешил с пацанами, которых все свободские подростки признавали шпаной. Кимка Зиновьев вообще слыл домоседом («домашняком») и не пользовался никаким «авторитетом» среди пацанвы. Как и я.

Может, Серёга взялся за ум и поступил на работу? Говаривали, что отец его занимался сапожным ремеслом. Похоже, и Рыжий у него кое-чему нахватался. На какие-то гро́ши прибарахлился же. Угощение гостям купил. И Кимка у него уже чаёвничает, наверное. Так я размышлял в предроковые минуты.

Моё молчание и нерешительность Серёга понял по-своему. Обняв меня за плечи, увлёк за собой, приговаривая:

— Кончай ломаться, как целка. Канаем на хату. Поштефкаем, [518] Штефкать — кушать (местное словечко, жаргонизм). и к своим предкам побежишь… Седня субота, они вкалывают, а вечерком завалишься — самый рас.

…Если б тогда я мог предположить, на сколько лет совершенно иной жизни, вернее существования, уводят меня «дружеские объятия» Серёги, я, наверное, рванул бы от калитки с небывалой резвостью и скоростью, не оглядываясь, как от бешеной собаки со слюнявой пастью. Но тогда…

С неохотой, с внутренним напряжением, сопротивлением, огромным нежеланием, будто что-то и кто-то удерживало меня, я всё-таки переступил стёртый наполовину порог калитки и вопреки внутреннему неприятию сделал первый шаг на территорию двора. Ох, как много раз впоследствии я вспоминал этот шаг, в прямом смысле — роковой. Эти слова — не оправдание, а запоздалое раскаянье. Осознание произошедшего.

— Не бзди — быстро кончаем «банкет», — утешал меня Серёга, — и разбежимся.

Это «ненадолго» днём позже обернётся четырьмя с половиной годами каторги. По крайней мере, именно такими они мне запомнились на всю жизнь. Откровенно повторяю, если б я мог предположить, догадаться — рванул бы что есть силы вниз по улице, не оглядываясь. Но я не послушал себя, свою интуицию, самого безошибочного советчика и предсказателя: беда ждёт тебя! И поплатился за совершённое против собственной воли. Вернее, по безволию.