Рязанов Михайлович - Ледолом

Мы иногда, нечасто, покупали у тёти Ани по литру или даже по пол-литра Маниного молока. Хозяйка наливала его из огромной бутыли, называвшейся почему-то четвертью. А пол-литра ведь в два раза больше четверти.

Молоко, бывало, доставалось нам ещё тёплым, не остывшим после дойки. Велик бывал соблазн выпить всю банку, до дна, залпом, досыта. Но позволить себе такую вольность не мог. Молоко мы пили с чаем, по две-три чайные ложечки на стакан кипятка.

Нам со Славкой удалось выпросить у тёти Ани кулёчек, свёрнутый из газеты, с несколькими ложками молока, причём показали и того, для кого оно предназначалось. Мы принялись, поблагодарив тётю Аню, поить нашего подопечного. К удивлению, он не хотел или, вернее всего, не умел пить его и продолжал пищать и трястись всем тельцем. Мы нашли тряпку, обтёрли, подсушили кроху на солнышке и укутали в неё же. К тому времени кулёк промок, и содержимое его неумолимо, капля за каплей стало просачиваться в мои ладони. Тогда я попросил Славика осторожно разжать пастёшку котёнка и с ладони слил молоко в неё. Ура! Хоть что-то попало крохотуле.

Весь день мы не выпускали свою находку из рук, а когда с работы вернулась мама, дружно и радостно закричали:

— А мы котёнка нашли! Ты разрешишь, чтобы он у нас жил? Он очень хороший. Только совсем махонький.

Котёнок лежал на полу, замотанный в тряпку, потому что постоянно норовил выбраться, выкарабкаться из «пелёнок».

— Он вырастет и будет мышей ловить, которые у нас в подполе картошку зимой грызут. Его и кормить не надо будет.

На лице мамы я уловил тень недовольства. Она явно не разделяла наши восторги.

— Ну-ка, покажи, Юрий, что такое вы нашли?

Я развернул тряпку и продемонстрировал наше сокровище — ведь у нас в квартире никогда не жил собственный кот.

— Он тебе понравится, — добавил я с большой надеждой на одобрение.

Мама взглянула на нашу находку и тихо, как будто ужаснувшись чего-то, произнесла:

— Боже мой!

В её голосе слышался непонятный мне испуг. И на нас она смотрела тоже испуганно и сердито.

— Где вы его взяли? — жестко спросила она меня.

— Мы его из помойки вытащили. У трамвайщиков. Если б не мы, он умер бы. В этой…

— Замолчи! — резко приказала она и произнесла вовсе непонятное: — И это всё ты, Юра. Какой ужас! Стригущий лишай!

Потом она долго молчала, разглядывая беспомощно барахтавшегося и издававшего жалобные звуки котёнка, и наконец вымолвила с укоризной:

— Боже мой! Что вы наделали!

И сразу же тоном, не допускающим возражений, добавила:

— Сию секунду садитесь на стулья и ни к чему не притрагивайтесь руками! Когда вы его нашли? Днём? Что дальше делали? Мыли? Где? Под колонкой?

— Да, — подавленно ответил я, предчувствуя недоброе, ожидающее меня.

— Славик его тоже брал в руки?

— Ну да. Мы оба его согревали. Он весь дрожал. Трясся, как зимой от холода. Совсем голый. Шёрстки нет, не выросла ещё.

— Это животное — больное. И заразное. Вы тоже заразились от него. Не вставайте. Сейчас я вам смажу кожу. Пока болезнь не набрала силу, и вы не покрылись лишаями.

Мама открыла один из шкафов, где на верхней полке лежали как бы недоступные для нас, меня и Славки, разные лекарства, которые нам строжайше было запрещено трогать или брать в руки. И тем более — пробовать. Это сугубо мамино хозяйство — ведь она врач. Хоть ветеринарный и санитарный, но врач. На военный завод она пошла работать по чьему-то призыву.

Она вынула большой коричневого цвета флакон с притёртой пробкой, наполненный зелёнкой, принесла с кухни лучину, накрутила на неё вату.

— А котёнка тоже будешь лечить? — спросил я робко.

Мама надела резиновые перчатки, молча завернула крохотное тельце в ту самую тряпку и вынесла его из комнаты.

Случилось то недоброе, которое я почувствовал раньше, — вернулась она с пустыми руками.

— А где котёнок? — спросил я недоумённо.

— Мне так хочется отодрать тебя за твою глупую выходку. Об этом существе я чтобы единого слова от вас не слышала. Котёнок нежизнеспособен. Понял? К тому же — источник заразы.

— Как? Он ведь живой! — возразил я. — Его тоже надо лечить. Вместе с нами. Его надо вылечить. Его и нас. Зелёнкой.

— Ты перечишь матери? Ты знаешь больше, чем я? Скажешь ещё слово о котёнке, я отхлещу тебя отцовским ремнём. Если у тебя ума не хватает понять.

После подобных угроз я обычно умолкал, отвращая наказание. Но сейчас, вцепившись пальцами в круглое, с дырочками сиденье «венского», ещё бабушкиного стула, я забазлал: