Эльмира Нетесова - Тонкий лед

— Че-то путаешься, бабка? Сожгла соседский дом, при чем тут старик?

— Как так? Он с той Надькой весь чердак обвалял, петух щипаный! Если б он к ней не бегал, на што мне Надька сдалась бы?

— Бабуль, тебе сколько годков?

— Семь десятков стукнуло.

— На что тебе дед сдался теперь? Ведь не девка! Зачем на его портки цепь надевать? Бегает козел и черт с ним. Самой меньше мороки. На кой ляд за ним бегаешь? Столько лет мучилась, хоть теперь от­дохни от него.

— Какая добрая! Дедом кинуться? Он самой не лишний. Каб не нужен был, давно бы выпихнула.

Все зэчки, что сидели вокруг, расхохотались.

— Бабка Акулина, а какой тебе толк от деда?

— Ну, как так? Все ж мужик! И нынче работает, и пензию получает. Я ж больше дома сидела, детей и внуков растила. По дому, со скотиной, в огороде уп­равлялась, потому по старости пособие дали. На него не прокормишься. И силы не те, подмога нужна, а он сбег к бляди. Эта Надька на весь колхоз — единая мильенщица. Собирает со дворов молоко и свозит в го­род. У нас — за копейки, там за рубли сбывает его. И жирует стерва. Таких, как мой дурак, облапошивает, вокруг пальца крутит.

— А что, других мужиков нет в деревне?

— Пошто так? Имеются! Да только они уж давно по бабам не бегают, врозь даже от своих старух спят. Мой змей бесстыжий со всеми управляется. Надьку чаще других навещает. Она моложе всех. Может, не бегал бы, да, окромя стариков, нету мужиков в де­ревне. Нынче и мой старик в подарок кажной! По­куда я тут маюсь, он не то своих оббегит кажную, а и с соседских деревень прихватит,— сетовала Аку­лина.

— Пока вернешься, женится твой дед! — подзужи­вала бригадирша.

— Типун тебе на язык! — осерчала бабка.

— Сколько лет тюрьмы получила?

— Три года! Авось доживу до воли! А коли не по­везет, одно хотелось бы, чтоб схоронили в своей де­ревне, рядом с родней, и деду подле меня местечко бы оставили. Оно, сколь не прыгай, на том свете еди­но встретимся. От того никому не убежать.

— Баба Акулина, а вы за своего старика по любви вышли?

— Понятное дело. Он на всю деревню первым гар­монистом был. Много девок тогда в деревне водилось. И красивые, и богатые, и грамотные, а он меня выб­рал. Да только годы и энту любовь иссушили. А уж чего только ни пережили мы: и войну, и голодуху. Сколь­ко бед перенесли! Аж кровь с горя сохнет. Радостев навовсе мало. Их только на вздох хватало, чтоб с горя не задохнуться,— умолкла бабка.

— А ты за что? — спросили зэчки Шурку Астахову.

Та сморщилась, отвернулась, не захотела отвечать.

Не любила ворошить прошлое, но бабы были назой­ливы:

— Какой срок у тебя?

— Большой! Червонец.

— Десять лет? За что так круто? — удивилась буг­риха, подсев поближе к Шурке.

— Долгая у меня история,— тяжело вздохнула Ас­тахова.

— Куда спешим? Завтра выходной, выспимся. Не­бось, из-за любви погорела?

Шура широко, по-детски наивно распахнула глаза:

— Как угадала?

— По твоим вздохам! А еще по злу. Много его в те­бе. Такое не случайно. Лишь очень обиженные на жизнь вот так дерутся.

— Меня старший брат вырастил. Сам один был за всех: и за папку, и за мамку Драться учил. Мне это больше других сгодилось,— понурила голову женщи­на.— А Женька в нашем дворе жил. Я его и не заме­чала. Такой дохлый, одни глаза и уши — топориками. Кому нужен выкидыш? Мы уже кайфовали на дискоте­ках, в барах.

— Ты «пахала» где-нибудь?

— Зачем? У меня братан корефанил с рэкетом. По­том сам стал крутым. «Крышевал» вместе с братана­ми полгорода. И дышали кайфово. У нас было все, «бабки» пачками считали. Отказа — ни в чем. Весело шло время, но однажды на дискотеке я приметила парня. Он флиртовал с какой-то мартышкой. Мне было плевать на нее. Глянулся тот отморозок, и я вздумала заклеить его, вырвать у той кикиморы. Ну, стала к нему подъезжать на всех колесах. А он смеется: «Шур, ты что? Не узнала? Это ж я, Женька! В одном дворе жи­вем». Я охренела. Вот это прокол! И поперла напро­лом. Он смотрел, ничего не понимая. А я заторчала от него. Мне до него никто вот так не нравился. Ну, что делать? Хочу его и все тут! Сама притащила его к себе домой. Накрыла на стол, кручусь вокруг Женьки, как алкаш вокруг пузыря. Чмокаю, глажу, пощипываю, по­кусываю, даю знать ему, что я на полном взводе. Нуж­но только руку протянуть или в постель толкнуть. Но мой хахаль сидит и не чешется. Меня уже всю пробра­ло. Поставила перед ним коньяк, думала, поднимет тонус. Хрен там! Холодный как лед сидит Женька, и ни одна жилка не дрогнула. Я уже даже и на колени к не­му садилась.