Эльмира Нетесова - Тонкий лед

— Отпустите,— еле выдохнул Платонов.

И в это время в баню ворвалась охрана. Егор ми­гом оделся, тут же выскочил наружу, забыв, зачем сюда приходил. О случившемся рассказал Касьянову.

Тот, улыбаясь, объяснил:

— Егор, ты сам виноват!

— В чем? — изумился человек.

— Повод дал бабам! Ведь я хожу и в цехи, бываю в бараках, на кухне и в столовой, никто ко мне не лез и не полезет. А знаешь, почему? Ты, увидев женщину, невольно шаришь по ней взглядом. Бабы это видят и реагируют однозначно. Если заинтересовался, надо тебя завалить. В тебе такое осталось еще от молодо­сти. И бабам эдакие нравятся. Я ни одну не разгляды­ваю, прохожу равнодушно. Ни одна искра из меня не выскочит. Они замечают холод, безразличие и не ле­зут. Дошло? А у тебя огни в глазах скачут. Это ж сча­стье, что охрана успела вырвать тебя. Ну, помнишь хоть одну из напавших?

— Всех помню,— покраснел Егор.

— Как накажем? В «шизо»?

— Нет, не надо! — вспомнилась рыженькая Наташ­ка. Ох, как прижалась она к нему. Окажись наедине с нею, трудно было бы поручиться за себя. Она та­кая... Даже от воспоминаний становится не по себе.

— Говоришь, не нужно наказывать? Но ведь они глумились над тобой!

— Нет, нельзя врать. Вовсе не глумились.

— А что ж было? Тебя изнасиловали? — открыл рот Касьянов.

— Федор Дмитриевич, я прожил с Тамарой при­лично. Никогда не изменял ей и вообще осуждал по­бочные связи. Но даю слово, что за все годы жизни с женой я не получил и десятой доли от сегодняшнего!

— Это как понять? — поперхнулся Касьянов.

— Меня всего обцеловали, с ног до макушки. Гла­дили так нежно, бережно, а Наташка... готова была слиться со мной воедино. У нее такая нежная барха­тистая кожа! А как она целуется! О-о-о, если б не было зэчек... Только это и сдержало, но как трудно далось! — признался Платонов.

Нет, он не стал наказывать женщин. Решил вос­пользоваться советом Касьянова, натягивал с утра на лицо маску равнодушия. Это помогло. Но где-то че­рез месяц пришел в прачечную. Там работала На­ташка. Она увидела Платонова, мигом повисла на шее. Целовала, гладила плечи, голову молча, без слов. Прижалась так плотно, что Егор поневоле ощу­тил ее всю.

— Наташа, нельзя, не надо. Слышишь? — отрывал от себя женщину.

Но та завела его в укромный, самый темный угол. Ее руки гладили его тело. Она не спрашивала ни о чем. Женщина ласкала так, что Егор начал терять контроль над собой. Он уже расслабился, стал отвечать на ее поцелуи. Обнял Наташку, еще миг и... Платонов спох­ватился. Выскочил из объятий, застегнулся на все пу­говицы и вскоре вернулся в кабинет, переведя дух, пообещал себе, что никогда больше не придет в пра­чечную один.

Бывало вместе с охраной проверяли перед отбо­ем, чем заняты женщины в бараках. Егора звали к столу для разговора, предлагали чай. Случалось, подсажи­вался. Такие беседы затягивались допоздна, но дава­ли много полезной информации.

Только за первое полугодие по ходатайствам Пла­тонова прокуратура города провела несколько прове­рок уголовных дел и по десятку из них были отменены обвинительные приговоры.

Под освобождение попала и Наташка. Она работа­ла звероводом на норковой ферме и ухаживала за са­мой ценной породой — голубой норкой. Когда в конце месяца обсчитали полное количество пушняка, у На­ташки выявили большую недостачу норок. Ее осудили, хотя обыск на дому показал, что не было в доме шку­рок, не имела женщина денег на вкладах. А тут одна из звероводов приметила шкоду за сторожем, тот кор­мил двух своих овчарок тушками норок. Проследили за ним и поймали что называется за руку. Когда его тряхнули, во всем признался. Сказал, кому и почем сбывал пушняк, где спрятал мех, готовый к продаже, сколько заработал. Когда спросили, почему именно у Натальи столько норок украл, ответил простодушно: «Да потому что за них дороже платили».

«Теперь она свободна! Спецчасть готовит докумен­ты к освобождению. А Наташка еще ни о чем не дога­дывается. Надо послать сотрудницу спецчасти, чтобы обрадовала женщину. А может, самому сказать ей? — мелькает шальная мысль.— Теперь уже не зэчка! — улы­бается человек.— Пока находится в зоне — заключен­ная,— услышал Платонов внутренний голос и мигом сник.— Не мое это дело! Пусть спецотдел побеспокоит­ся»,— решил Егор и приказал себе не думать о Наталье.

Но в зябкой темноте кабинета, среди глухой ночи, во сне руки и губы женщины еще долго не давали покоя и поднимали с дивана, хотя женщина уже давно была на воле. Она работала и жила по прежнему адресу. Платонов не интересовался и не искал ее, лишь где-то глубоко внутри все еще жила память о самых нежных и ласковых руках, о горячих губах, бархатной коже женщины. «Как она обнимала! Как прижималась к нему! Как ни одна другая хотела его!» — скулит, пла­чет сверчок обманутого ожидания.