Михаил Гиголашвили - Захват Московии

Вдруг я увидел, что в ресторане — с блондинкой в кожаных сапогах до колен — появился тот конь из бюро, с серебряной серьгой… что сдал меня Антоше, тот — капитану, капитан — полковнику…

— Это он, сволочун! Проклятник! Гадлюра! — стал я ругаться — вино вдруг подтопило ноги и забурлило внутри.

— Кто? Кого вы увидели? — всполошился полковник и принялся энергично оглядываться.

— Вон, тот! Серьга теперь диамантовая, а в бюре была зильбер… фу-ты, ну-ты, такая… Из бюры… всю эту берды-белу обтесал… бухты-барханы… Вон на той машине, — показал я на окно, где был виден сверкающий лимузин, из которой этот тип только что выгрузился.

— А, этот… Знаю, из бюро миграции! Зализняк, кажется… Или Оболдихин… Знаю, мой район… А ну подошёл сюда! — громко позвал полковник.

Тип с серьгой вздрогнул:

— Я?

— Да, ты. Меня знаешь?

— Как не знать, Гурам Ильич?

— Почему в рабочее время по ресторанам со шлюхами на лимузинах раскатываем?..

— Это моя жена…

Полковник пропустил это мимо ушей и закричал:

— Ты в декларации сколько дохода показал?.. А это что я в окно вижу?.. А? Марш на службу!

Тип ошарашенно ответил:

— Слушаюсь! — и непонимающе перевёл взгляд с полковника на меня (меня он, конечно, вспомнил и теперь силился увязать нас тут, вдвоем).

— Я кому сказал! Вон отсюда! — Притопнув ногой, полковник пошарил рукой по воздуху, как будто ища камень, чтобы отогнать собаку. — Пошёл на хер! И завтра мне справку, на какие деньги «ягуар» куплен…

— Вась, пшли отсюдова, — сказала блондинка в спину мужу.

— И серьгу дурацкую снял, положил сюда! — Полковник указал на стол. — В рабочее время, в госучреждении… совсем с ума посходили… Педиками все заделались?

— Вась, отдай, пшли, не связывайся! — шептала в спину жена.

Тип нервно выкрутил из уха серьгу и, положив её на стол, молча быстрым шагом удалился, жена возмущенно зацокала за ним. А полковник, не обращая внимания на усиленное внимание с других столиков, взял серьгу и облил её из флакончика:

— Уксус всё чистит… — а я сказал:

— Надо с ухами резать-отрежить… в кино так сделают всегда! — на что он улыбнулся:

— О, вы начинаете понимать предмет! Пока с него достаточно и этого… на «ягуарах», понимаешь ли, разъезжает в рабочее время… — Он протянул серьгу мне: — Вот, сувенир из Москвы, вместо матрешки… Серьга врага из рук друга!.. Геноссе! На память! В залог нашей дружбы! Битте!

Разве я мог не взять? Не мог я взять?.. Взять я не мог?.. Тем более — омытую в уксусе, ушиный панкреатит не грозит… Да я и не собираюсь носить её… так, на стену, на память… Я бросил её в карман.

— А вы, Ильич Гурам, у них всё контролирен? — Вино изрядно грело изнутри, несло по своим лукавым лабиринтам.

Он быстро ответил:

— Тут хаос, тут нет одного контролёра, тут их много, и все в деле… кто успел — тот и съел.

«Кто съел — тот молодец, тому стадо овец» — понял я, вспомнив Сороса из телевизора: «Кто съел — будет жрать и дальше, таков закон».

В ресторане стало редеть. Какие-то люди прощались с полковником, он их напутствовал («удачи», «всё будет хорошо»), шутил («берегите только себя и своих близких, на остальных наплевать, ха-ха»), почтительно привставал («всего самого доброго, Василий Спиридо-нович»). Ему тоже отвечали, а лысое толстое «растение»-депутат, больше похожее на беременное насекомое, пробулькало в ответ что-то маловразумительное (причем из пяти слов три явно содержали корневые сочетания «ёб»-«еб»), на что полковник вскинул руку:

— Хайль, майн фюрер! — отчего я по привычке испугался, но тут же вспомнил, что я тут сижу с милицией и что в Москве это не запрещено, а, наоборот, даже принято, и Гитлеру, кажется, даже где-то в новых районах памятник поставили… да-да… или его именем проспект назвать хотели?.. Не помню, в «Бильде» читал… Виталик же говорил — есть наци, есть фашисты, не такие, как Исидор, а настоящие… Купят место в Думе, внесут закон, поставят, потом не вынесешь…

Лакеи притащили на подносе стаканчики и виноградную водку — «для пищепереваривания», как объяснил полковник. Похоже на наш шнапс, я решил показать, что тоже не лаптем шит, выпил сразу три…

…Сквозь бессловесную пелену до меня в образах стало доходить, что я опьянел, уже трудно адекватно понимать слова, идёт разлад грамматики, потом будет распад фонем, вплоть до мычного молчания, когда нет уже сил издавать членовредительские звуки. Шнапс с вином — это такой-эдакий бином.

— Что, нравится? — радовался полковник. — Пальчики оближешь! А то некоторым не нравится, говорят, что чача вонюча, как моча…