Михаил Гиголашвили - Чертово колесо

— Видишь, какой ты счастливый! Ты родился, а миллионы миллионов пропали, — уклонилась Ната от расчетов. — Как тебе повезло! А могло и не повезти, между прочим! Пропал бы, как эти миллионы, сгинул бы — и все! Родиться — это как в лотерею миллион выиграть!

— Значит, я — счастливчик? Счагог? А ты — Счана? — взбудоражился Гоглик, вдруг воочию остро осознав безмерное счастье: он родился, живет, в школу ходит, жареную картошку ест, а миллионы миллионов пропали, исчезли, так и не родившись… Даже школа показалась ему сейчас родной и милой!..

А Нате, при виде темных могил, стало почему-то грустно: вот так жить-жить, а потом умереть!.. Но Гоглик от этого беззаботно отмахнулся:

— А, ерунда! Человек со смертью не встречается! Мне дедушка объяснил: пока жив человек — смерти нет, а когда смерть есть — то человека уже нет, ушел. Понятно? — хвастливо закончил он и, вместе с порывом ветра, хотел шепнуть ей что-то нежное, но не посмел.

Ната послала его умыться (из-за церкви был слышен плеск воды и возгласы туристов).

— Чисплат есть?.. Ну, конечно! Вот, возьми, — протянула она ему свой пахнущий духами платочек, который Гоглик благоговейно спрятал в карман.

Вернувшись, он сообщил, что у крана полно людей.

— Дурачок, это вовсе не кран! Это источник! С целебной водой!

— Какая еще целебная? Вот такая труба водопроводная! Толстенная, как у нас во дворе, — показал Гоглик руками. — И женщин полно, все умываются. Всех любить надо — говорят. Крестятся. И как можно всех любить? Как я могу любить тех, кого не знаю и не видел?.. Вон вагончик идет, там люди, видишь?.. Ты всех их любишь?.. Можно любить маму, папу, дедушек-бабушек, друзей, а других лучше в покое оставить.

— А вдруг эти другие тоже хорошие? — возразила упрямая девочка, собирая остатки пирожков в кулек.

— Может быть. Ну и что? Всех любить — лопнешь!

— А меня ты любишь? — вдруг заглянула она ему в глаза.

Гоглик по-рыбьи выдохнул, кивнул, ослабел.

А Ната, у которой голова шла кругом от пряных запахов, птичьего щебета, солнца и какого-то внутреннего зуда — будто сердце чешется — прошептала:

— Я тебя тоже люблю! — обняла его за шею и поцеловала в губы, отчего он окостенел, не зная, что делать.

А дух святого Давида встрепенулся в кроне дерева и отлетел прочь, благословляя и плача, ибо детству их пришел конец, жизнь оказалась на сломе новой поры, где все надо понимать с начала.

Ладо очнулся в дежурке, на скамье. Напротив, за железным столом, Пилия сосредоточенно что-то писал в открытом «деле». Два сотрудника негромко совещались возле окошка с дежурным, похожим на носатого тапира.

Увидев, что Ладо очнулся, Пилия бросил ручку и укоризненно покачал головой.

— Ты? Где я? — пробормотал Ладо.

— Где? Разве не видишь? В милиции, где еще? Двоих укокошил — и удивляется!..

Ладо пошевелился. Тело ломило, хотя он не помнит, чтобы его били. Нет, его не били… Комната, лица, дым, трещины на стенах…

А Пилия закрыл папку. Сегодня он, по просьбе майора, согласился на последнее дежурство — и вот на тебе, такое!.. Место убийств не относилось к его округу, но в Вакийской милиции не могли принять преступника — там уже четвертый час нет света, работать невозможно, поэтому послали сюда. Пилия был удивлен, увидев Ладо, которого сотрудники втащили волоком и усадили на скамью. Поручив тапиру присматривать за ним, Пилия выехал на место преступления, где его удивление возросло, когда он увидел трупы Бати и женщины в черном (Бати он узнал, хотя видел всего раз на допросе).

Наскоро составив протокол осмотра и назначив свидетелям (половине двора) явиться завтра в участок, он разрешил забрать убитых, а комнату опечатал и вернулся в милицию. Майора, как назло, не было — куда-то исчез. Пилия позвонил ему домой и попросил жену передать, что в отделении ЧП и его срочно ждут.

«Если бы боров не выпустил Бати — тот остался бы жив», — думал он, насаживая лист на железные ушки «дела».

Ладо сидел молча, без сил и мыслей. На столе стояла склянка с нашатырем, который всегда под рукой у дежурного.

— Почему ты это сделал? — спросил Пилия, загнав лист на место.

— Вы же знаете… Из-за Наны. Не хотел убивать. Хотел в ногу, наказать…

— Да, наказал… Только кого? А тетку за что? Если его хотел наказать — вывез бы куда-нибудь, побил…

— У меня нет машины. А тетку не хотел, рука дернулась.

— Ты который раз в жизни стрелял?

— Третий. Или четвертый.

— Вот и видно, — кивнул Пилия.

Он тоже, когда начинал, чуть не уложил людей при первом задержании, когда не удержал автомата, и дуло повело веером. Странно, что судьба третий раз за неделю сводит с этим парнем. Что бы это значило?