Димфна Кьюсак - Солнце – это еще не все

Миссис Шмидт не пожелала обтирать Карла.

– Nein, nein, nein, gnadig Frau [17], – запротестовала она. – Апельсиновый сок – поить, лимонный сок – поить, разные сок весь день. Хорошо. Но обтирать… – Она была просто шокирована. – Это не мой работа!

Глупая женщина! Элис осторожно вошла в спальню, постояла у кровати, глядя на бледное лицо Карла. Она положила руку на его пылающий лоб, его губы беззвучно зашевелились.

Он подумала, что ему надо найти сиделку, но для этого не было времени. Его следовало обтереть немедленно.

И тут ей в голову пришла дерзкая мысль. Она отбросила ее и тут же снова подумала: почему бы ей самой не обтереть его? Много лет она ухаживала за матерью, помогала в Уголке всем, кто нуждался в ее помощи, и стала опытной сиделкой. И годы войны она какое-то время работала в Красном Кресте, и ей приходилось купать незнакомых мужчин, как и Мартина, когда он болел вирусным гриппом. Беспомощность Карла, тяжелый запах, исходивший из его рта, заставляли забыть о правилах приличия. Элис вышла в холл и спокойно сказала миссис Шмидт:

– Принесите таз с теплой водой. Достаньте из холодильника лед и положите его в другой таз с холодной водой. Принесите губку и два полотенца.

Она отдала это распоряжение так, словно речь шла о чем-то вполне естественном и само собой разумеющемся.

Пролепетав свое «ja, ja!» [18], миссис Шмидт торопливо засеменила, насколько это было возможно для такой грузной женщины.

На третий день Элис уже сожалела, что лихорадка оказалась столь непродолжительной. Конечно, эгоистично с ее стороны желать, чтобы страдания Карла продлились еще немного, но уход за ним привнес новый оттенок в ее чувство к нему – нежность, которой она не ощущала, пока Карл был здоров. Тогда он подчинял ее себе. Не то чтобы ей не нравилось его превосходство со всеми вытекающими из этого последствиями, но это было так рискованно! А вот сейчас она могла быть возле него, не нарушая приличий.

Вот когда ей пригодилась ее репутация в Уголке! Не было такого дома, в котором бы она не помогла ухаживать за больным.

«Элис опять в своей роли, – скажут обитатели Уголка, когда увидят, что она входит в чей-то дом в белом халате, который вновь извлекла из шкафа. – Какое у нее все-таки доброе сердце!»

Доктор Мелдрем раздобыл новые швейцарские таблетки, и болезнь Карла приобрела для него профессиональный интерес. Он делился с Элис всеми своими соображениями, как когда-то во время последней болезни ее матери. «В вас пропадает прекрасная медицинская сестра», – говорил он, отечески похлопывая Элис по плечу.

К тому же Иоганн оказался далеко не таким бесчувственным, каким представила его Лиз. По-видимому, он был привязан к дяде и только не показывал этого по замкнутости характера. Он всегда с готовностью выполнял любое поручение Элис, а на второй день болезни он даже позвонил ей в полночь, когда у Карла начался бред.

Эту ночь она никогда не забудет. Она считала пульс Карла, а доктор Мелдрем слушал его сердце, и вдруг доктор посмотрел на нее и сказал: «Совсем как в старину, Элис». Прошлое и настоящее слились воедино. Она вспомнила ночи, когда они вдвоем с доктором Мелдремом стояли у изголовья ее матери, и Карл перестал быть экзотическим иностранцем – теперь он тоже был своим в Уголке.

– Все в порядке, – заверил ее доктор Мелдрем, пряча стетоскоп в карман. – Сердце у него лошадиное! – Он улыбнулся Элис той ободряющей улыбкой, которая столько раз прекращала ночные бдения у постели больных. – Надеюсь, моя милая, что ваше не хуже.

Так как Карлу не грозила никакая серьезная опасность, Элис была счастлива, как никогда в жизни. Она ухаживала за ним с бесстрастностью сиделки, но по ночам его образ являлся к ней волнующий и реальный. Она ждала выздоровления Карла со смешанным чувством радости и сожаления.

Сны – это одно. Но она не могла решить, как ей поступить наяву.

Пока Карл лежал беспомощный, она стала участницей той стороны его жизни, о которой прежде не знала ничего. Он получал множество всякой корреспонденции из разных стран – в основном это были официальные письма, пакеты от такой-то организации или ассоциации тех-то и тех-то из Дюссельдорфа, Буэнос-Айреса, Монтевидео, Кейптауна, Мадрида. Чем бы он ни занимался, его деловые связи охватывали все части света.

Она просматривала почту, ища конверты, надписанные женской рукой, и не находила. Видимо, он сказал ей правду и в его жизни женщины действительно не играли большой роли, хотя в это и трудно было поверить.