Алан Черчесов - Дон Иван

Когда она смолкла, мы оба пьяны были в стельку.

Утром я обнаружил, что свисаю с постели вниз головой, а мои затекшие ступни безуспешно ищут опоры в осипшем от храпа, затравленном воздухе. Жанна лежала, раскинувши руки и ноги, по центру кровати.

Сползши на коврик, я собрал себя в кучку, посопел ноздрей в апельсин и с отвращением вспомнил, что вот уже скоро неделя, как делю кров с брюнеткой. К утру завелось в ней три глаза. Два из них спали, а третий, свернувшись кудряшкой под носом, буравил меня из провала полураскрытого рта.

Я сварил кофе, долил коньяком и вернулся обратно с подносом. Жанна сплюнула “глаз” и отхлебнула из чашки.

– Ну как, ты готов?

Мне было плевать.

– Давай адрес.

– Что делать с охраной, решил? Тогда слушай сюда. – Она залпом допила свой кофе, подцепила ногтем гущу со дна и намалевала квадрат вкруг пупка, пририсовав мизинцем в углу крестообразный прямоугольник. – Ты полезешь в окно. Попадешь на крышу с соседнего дома. – Обвела в каштан свой сосок. – Я прикрою тебя изнутри. – Указательный палец уткнулся в пупок. – Заявлюсь к Мизандаровым в гости и пошлю одного из охранников за сигаретами. Затем вызову снизу второго и засыплю вопросами о системе слежения в особняке, мол, хочу той же хренью нашпиговать и нашу квартиру. Пока я отвлекаю качка, ты проникнешь через окно к ним в уборную и бросишь мне стрелку на сотовый. Звонок будет сигналом, что охранника можно уже отпускать. Дождавшись гонца, я возьму у него сигареты, а как удалится, стану искать зажигалку, наткнусь на духи в своей сумке и суну флакончик под нос мизандаровской клуше. Флакончик будет с эфиром. Когда Дашка заснет, я уйду. Дальше дело уже за тобой. Постарайся управиться к вечеру: ровно в одиннадцать стража проводит обход. Если Марклен верен прежним привычкам, его костоломы обыщут шкафы, перероют все ведра для мусора, перетряхнут бельевые корзины, исколют отдушины спицами и не преминут заглянуть в очко унитазу. Спрятаться там будет негде.

– А как выбираться оттуда?

– Это уже забота не наша, а Дашки. Пусть оплатит смекалкой свое удовольствие. И свой оглушительный стыд.

План был более-менее ясен. Оставалось неясным, зачем оно мне.

Молчание мое Жанна читала так бегло, будто писала его моей же рукой.

– А больше и некому, Вань, – засмеялась она и захлопала веками. – Кто ж тебе виноват, что доселе не лазал в окна к девицам! Пора наконец-то дополнить портрет Дон Жуана. – Спрыгнув с кровати, она прижалась ко мне животом и попыталась стереть свой чертеж моими губами. Получилось не очень. – Если честно, на размышления нет времени: встреча назначена на три часа, а первое слово дороже второго.

Со стены забил молоточками полдень. Я снял с себя Жаннину грудь и поднялся.

– Пойду снаряжаться на подлость.

– Дьявол в помощь. Гляди-ка, и дождь прекратился. Погодка для бесов как будто бы летная. Чтоб не штормило, глотни “алка зельтцер”.

Она лучилась от счастья. Несколько странно для человека, подвергшего риску свою дорогущую задницу. На истерику это было совсем не похоже. Это было похоже на скорый триумф. Я заподозрил неладное. Спинным мозгом почувствовал, что финал пьесы близок: меня так долго писали, что под сурдинку и вовсе списали с подмостков. Оставался последний, самоубийственный выход на сцену. Если по замыслу драмы Мизандаров – мой Каменный гость, то пнуть мне его не то что там шпагой, а даже коленкой не светит, раньше меня укокошат его шкуродеры.

Покуда лежал за кулисами, наслаждаясь пушистой водой, смерти я не боялся: коли не слишком уверен в том, что живешь, трудно поверить, что ты вдруг возьмешь и умрешь.

Без пятнадцати три я уже прохлаждался на крыше, продуваемой всеми ветрами сердитого октября. В три ноль восемь, продрогнув, я втиснулся брюхом в окно, отвязал, кусаясь, канат от ремня и забросил обратно на крышу. В три ноль девять, растопив сосульки из пальцев, я набрал номер Жанны и после гудка отключил телефон. В три двадцать, услышав, как щелкнул замок, ступил в коридор, где отсчитал одну за другой пять дверей. Повернув гриву бронзовой ручки, очутился в просторной гостиной, разметавшей хрустальные искры по лакированным лужицам тишины, охраняемой свитой золотистых мундиров обивки. За кривоногим диваном, на кривоногом столе возлежал золотистый затылок, обращенный ко мне светлой шерсткой подбоя; под ним, сунув пальцы в ковер, рисовала кошмары рука. Вторая спала, прикрывая лицо гладким тылом ладони. Такой вот сурдоперевод с языка застенчивых грез на язык соблазняющей беззащитности.