Дмитрий Добродеев - Путешествие в Тунис

— Сколько тебе лет?

— Двадцать два.

— А как семья, как дети? Сколько их у тебя?

— Трое детей, мальчики.

— Счастливая ты мать…

— Да, только много они едят и много туфель изнашивают.

— Футбол — несчастье Африки, я понимаю, а в целом как?

— Не жалуемся, спасибо Всевышнему.

Дождавшись, когда она приостановится, чтобы расправить спину и смахнуть со лба прядку, я задал основной вопрос: «А поцеловать тебя можно, Джамиля?»

Она сделала вид, что не расслышала, и снова взялась за пылесос. Подрагивала в такт вибрациям — такая маленькая, смуглая и непонятная.

Не получив ответа, решил продолжить разговор. 50 долларов в десятидолларовых бумажках уже лежали у меня в нагрудном кармане, и когда она в очередной раз выключила пылесос, я сказал:

— За поцелуй — 30 долларов.

— Не надо, месье! — был ответ. — Не говорите на эту тему. Это опасно.

— Опасно, почему?

— Да потому, что так не принято у нас, месье.

Но, будучи воспитан в понятии, что все бабы — бляди, причем основными носителями этого понятия были ихние же мужчины с Востока — арабы, армяне, азербайджанцы и т. д., — решил попробовать еще. Улучив момент, когда она вошла в ванную комнату, я также вошел за ней и, прикрыв дверцу, достал 50 баксов: «А за такую сумму — дашь поцеловать?»

Она улыбнулась несчастной детской улыбкой, отстранила меня и вышла с пылесосом в коридор. Реакция сия осталась для меня загадкой. Ведь мне известно было, что женщины в Тунисе и Марокко — из самых местных эмансипэ, подобно осетинкам на Северном Кавказе. Я слышал рассказы, как сотни тунисок шли на границу с Ливией, чтобы отдаться диким ливийцам-берберам в придорожных кустах (потомки финикийцев совокуплялись с потомками ливийских наемников). Тунисок также подвозили в катерах к берегам Ливии, и начиналась любовь на пляшущих волнах. Конечно, то было в 70-е и 80-е, когда у граждан Джамахирии имелись деньги, и в большом количестве. Но после злосчастного эмбарго на торговлю, введенного после взрыва американского авиалайнера над Локерби в конце 80-х, их кошельки заметно отощали, и дружба вдоль границ ослабла. А слава о тунисских женщинах осталась. Несоответствие какое-то!

Она ушла, а я задумчиво курил, глядя на Хаммаметский залив. Биография Кейси лежала на стуле, раскрытая на том же месте, где он решил вести подробную документацию своих сеансов ясновидения, а стрелка на моих спортивных часах «Кэмел», подергиваясь, приближалась к двум часам пополудни.

Раздался звонок телефона, и приторно сладкий голос дежурной возвестил: «С вами хочет поговорить главный менеджер отеля». Нехорошее предчувствие стрельнуло у меня в груди, однако я ответил спокойно: «О-кей».

Главный менеджер стоял посреди мавританского холла — в малиновом пиджаке и галстуке, высокий смуглый парень с заносчивым выражением лица. Обычно он расхаживал с матюгальничком-телефоном по аллеям парка и отдавал приказы прислуге и рабочим. Теперь он стоял, скрестив руки на груди, и взгляд его был устремлен в воображаемую точку горизонта, которая сходилась немного выше моей головы.

— Вы звали меня?

— Да, — ответил он на английском, все так же глядя поверх моей башки. Брезгливость на его холуйской роже была неописуема — вкупе со страхом.

— Так в чем же дело?

Помедлив, он спросил: «Что у вас было с горничной?»

— Что? Да вовсе ничего. А что?

— Да так, — он силился сказать что-то, наверняка вроде того, что ах ты, сволочь неверная, чего ты к девушке хорошей приставал, да ты бы, собака, скорей мотал отсюда, пока мы не забили тебя палками. Но вместо этого он повторил: «Так что ж было с горничной?»

— Да ничего. Я знаю правила приличия и поведения в ваших местах. Я просто сделал комплимент красивой девушке.

— «Какой подлец!» — хотел сказать он, но вместо этого: «Ну ладно, вопрос исчерпан, сэр».

Я ехал в лифте вне себя от бешенства: «Какая паскуда! Ну почему она им донесла, ну почему сама пошла и заложила?»

Плеснувши полстакана «Джей-Би» и выкурив сигару, я успокоился, признав: «Нормальный ход! То был случай самозащиты. Она им донесла, поскольку подруга-стукачка сказала бы им все равно. Она, бедняжка, живет в предместье с мужем-безработным, и эта работа в отеле кормит всю семью. Они — их бабы — боятся мужей и мужиков вообще, и в случае чего — ее здесь замордуют, придется покинуть Сусс, с детьми уехать в деревню… Такой же панический ужас я видел у женщин Кавказа и Средней Азии — страх, что узнает муж, семья, община».