Олег Егоров - Казейник Анкенвоя

- Вернемся к молодежи, Виктор Сергеевич, - напомнил я Пугачеву. - Черт с ней пока, с интервенцией. Что же, они перекокали друг дружку из-за маленького киоска?

- Не думаю, - Пугачев, однако, именно думал, закусывая рыбой. - Автоматов системы Калашникова у них как-то сразу много появилось. На какие, вопрос, деньги? Через уголовников кто-то поставил. Тогда, как везде, раскручивалась приватизация комбината, производящего мочевину и прочие удобрения. Паны дрались, у мальчишек чубы трещали.

- А милиция?

- Смеетесь? Что районную милицию, что уголовников, разумеется, плутократы скопом приобрели. Щукин переживал. Это правда.

- И Геннадий, - вставил Марк Родионович. - Армянин хотел прекратить это чудовищное кровопролитие. Запалил обмен валюты собственными руками. Я рядом стоял, когда его имущество полыхнуло. Какая-то бабушка злорадно крестилась тут же: «Красота! Армянина-то подожгли!». А он печально смотрел на полыхание, и одно только произнес: «Красота спасет мир».

- Значит, не спасла, - подвел итог Виктор Сергеевич. - Мир наступил, когда почти все пали. Сколько мальчишек здесь похоронено за рекой. Почти все учились у Володи с Марком.

- А почему первая? - спросил я у Пушкина. - Полагаете, будет и вторая Паническая война?

- И скоро, - убежденно кивнул Пугачев. - Именно скоро. Анархисты, я случайно подслушал на площади, обсуждали. Я уловил только «ан дер цвайтен криг». Через два дня? Через две недели? Этого я не разобрал.

- Вы и немецкий знаете?

- Только русский, да немецкий.

- А мне сказывали, будто вы специалист по угро-финскому языку.

- Суровая ложь. Мой отец штурмовал угро-финскую линию Маннергейма. Память о нем живет в моих сердцах.

Я обернулся к печке. За разговорами я не заметил, как ускользнули из учительской Вьюн с моим надзирателем. Я этого ждал, потому сразу же отметил событие граненым стаканчиком водки.

- Часто врете? - я глянул на Марка Родионовича, закусывая.

- Часто, - сознался инвалид. - Вернее, редко.

- Нога под «Нюрнбергом», или поглощена аномалией?

Головной вагон поезда низко рассмеялся.

- Ему ногу заводская дрезина отмахнула, - утерев слезу бесконечностью, сообщил Владимир Свеча. - На день педагога задолго до интервенции.

На этом наше веселое застолье кончилось. Митя его закончил.

Вышибленная мощным ударом, дверь повисла на верхней петле, а затем и грянула на пол учительской. В пустые ворота влетели пятеро нападающих с клюшками. Все из команды анархистов. Капитан команды Митя, замыкавший штурм ворот, обогнул нападающих и поставил у ног моих стальную канистру.

- Гутен абен. Кто Пугачев? - Митя осмотрел нас, как будто не знал он каждого, сидящего за столом, а знал он только свое дело.

Заметивши старенькую пишущую машинку в руках одного из нападающих, Виктор Сергеевич очень побледнел, метнулся к сетке с глобусом и начал ею размахивать

на все стороны.

- Жандармы! - орал при этом Виктор Сергеевич. - Каратели! Не пропадет мой скорбный труд! Оковы тяжкие падут!

- Вряд ли, - снимая перчатки, Митя криво усмехнулся. - Это ваш скорбный труд?

Он достал из кармана смятый лист бумаги, развернул его и показал историку. На бумаге заглавными буквами был отпечатан какой-то текст. Виктор Сергеевич все еще продолжал размахивать глобусом, но уже молча.

- Вы арестованы, гражданин Пугачев. Отдайте глобус. Глобусы брать запрещено. Из личных вещей можете взять с собой только смену белья, и зубную щетку.

Нападающие вырвали глобус у Виктора Сергеевича, закрутили ему руки за спину и вывели из комнаты. Митя тронул сапогом стальную канистру.

- Их превосходительство Хомяков к медицинскому спирту представили тебя, пастор. За их героическое спасение от пули мятежников. Лечись пока.

Митя крутнулся на каблуках и, насвистывая, покинул чертежный кабинет.

Владимир, доселе безмолвствующий, смел со стола бесконечностью многое.

- Какая низость! - вскричал он отчаянно. - Боже, какая низость! Ведь это для нашей организации Пугачев листовки печатал! Ведь он даже и не зеленый!

- Что ему будет?

На мой вопрос Владимир только дернулся всем своим поездом.

- Партия зеленых официально террористической организацией объявлена, - Марк Родионович едва не плакал. - За любое содействие смерть без права переписки.

Бичевание арматурой у позорного столба.

Мне сразу сделалось ужасно холодно. Я сразу понял, что случившаяся беда целиком на моей совести. Нарочно же Виктория при мне велела Мите взять Пугачева. И Митя нарочно при мне час ареста назвал. Отрепетировали. Но я о себе только думал, точно здешние обитатели не из плоти состоят, не страдают, не жертвуют собой, а так. Пустые места. Я подошел к буржуйке, и прислонил обе ладони к раскаленной поверхности бака. Но что с того?