Олег Егоров - Казейник Анкенвоя

Наверное, Семечкин поднял свою длань. Оттого, что наступила тишина.

- Враг, - произнес внушительно Семечкин. - Порождение. Левит, разрушивший веси каббалою. Черный книжник, напустивший воды в океан. Анафема. Отлучаю его от себя. Устраняюсь и передаю оболочку его священному суду провидения.

Наверное, Семечкин опустил свою длань. Оттого, что ватага, матерясь, осыпала мой образ мягким и зловонным картофелем. Но это не помешало мне ответить.

- Ты вроде бы у нас просвещенный, Коля Семечкин. Картину Иштвана Сабо в оригинале видел. Если помнишь, кивни.

Кто-то засмеялся. Кто-то отрыгнул. Это не помешало мне закончить с ответом.

- Помнишь ли ты, Коля, «Апологию» римского сатирика? Уверен. Помнишь. Тогда отчего бы левиту, способному на такие разрушения, не подтереть вашу кислую бражку?

- Господь оберегает церковь истины.

- Ты о чем? О грязном заблеванном вагоне, или о Вселенской апостольской церкви Иисуса Христа?

Коля подошел ко мне, снял рогожный куль и плюнул в мой образ.

- Вот доказательство! - возопил Николай.

Он предъявил ватаге своих прокаженных инквизиторов какую-то книжку в мягком черном переплете. Коля всегда ворох книг в холщовой сумке таскал. На польском языке, в основном. Лепрозорий за спиной Семечкина бодро покрыл мой образ грязными выражениями. Пока меня материли, я осмотрелся. Я был привязан к доскам какой-то секции с гнилыми овощами. Цементный пол был убран битой пивною посудой и раздавленными картофелинами. В углу хранились древние испражнения. Никелированный, автоматизированный немецкий пивной завод, среди которого сохранилось такое подсобное помещение, можно считать уже русским. Не однажды обвинял ты меня в русофобии, уважаемый читатель. Особенно из той седеющей группы, что спокойно взирала на православные чертоги, где устраивали танцы, хранили зерно и запускали полиграфические станки высокой печати низкой литературы. Когда-то году в 1981-м я по случаю наведался в церковь подмосковного райцентра Новый Иерусалим, где шустрые маляры белили фрески с ликами Богородицы, Иисуса, архангелов и заступников.

- Зачем вы фрески замазываете известью? - спросил я маляров.

- Как же! - отозвался с качелей более общительный работник из бригады русских мазил (не узбекских, не азербайджанских, не туркменских и не вьетнамских). - Или не слышал? Эх ты, чурка! Москва, она ж белокаменная!

Чревоугодник дождался, когда иссякнет поток частных матерных определений по моему адресу, и зачитал вслух почему-то из той же «польской» книжки обвинительное заключение.

- Архангел Гавриил испепелит тебя, жалкий фарисей. И скатает он из праха твоего черный снежок, и забросит в преисподнюю адскому вратарю. Ты сгоришь ночью. Медленно.

Почему-то меня не испугал ни его приговор, ни одобрительные вопли пьяного сборища хлыстов. Усмешка покойного альбиноса кидала меня в дрожь, но Коля Семечкин попросту не способен был меня напугать.

- Ты очень грязный Коля. Воняешь как раздавленный пес. Тебе бы в баню. Помылся бы, сменил бы платье. Ты сам что, запах мочи не чувствуешь? Ахинею порешь. Безобразничаешь. Ей Богу, срам. Трусы-то можно сменить?

Коля, зашедши спереди, ухватил меня костяшками пальцев за нос, и дернул весьма чувствительно.

- За ничтожество меня держишь? - спросил он так, чтобы остальные не слышали.

- Я вообще тебя не держу. Проваливай хоть сейчас. Тебя жена дома ждет. Ты послушай, Коля. Еще до наступления тьмы братья славяне вырежут вас, как зверушек из малахита. К вечеру, Семечкин, они вспомнят про пивной заводик. Не славяне, так Дмитрий Кондратьевич. Тебе известно, что он с Матвеевым вместе Грозный брал? Матвеева он тебе не простит.

- Моя жена Христова церковь.

Коля смазал тыльной стороною ладони, точно дворником, испарину с лобовой своей части. Не удержавшись, к нам добавился граф Болконский.

- Дай молвить, наставник - сказал Болконский, сняв тюбетейку. - Отсечем язык Антихристу, привяжем вместо грузила пару бочек немецкого, и в пучину.

Я еще прежде заметил, что обращаясь к Николаю, граф тюбетейку снимал неясно зачем. Поскольку надевал ее обратно, когда Коля обращался к нему.

- Мы скорей тебя вместо грузила привяжем, - осадил его Семечкин. - За пару бочек пива мы двоих как ты, привяжем.

Надев тюбетейку, Болконский выслушал отповедь, и снял тюбетейку.

- Дай молвить, наставник, - сказал граф. - Отсечем язык Антихристу, лобстера заклеймим тремя шестерками, потом на Слободской остров. Слободские виноватого ищут. Пора найти.