Андрей Дмитриев - Крестьянин и тинейджер (Журнальный вариант)

Этот крутой спуск по выпирающим из утрамбованного грунта узловатым корням старинных лип, кленов и каштанов, в глухой тени их крон, всегда был легок и упруг; на этот раз Гере пришлось на нем поморщиться и поотдуваться: на крутизне дало о себе знать ушибленное колено. Спуск уперся в горизонтальную террасу на середине склона. Гера пошел по ней направо, в сторону метромоста, чуть забирая вверх, чтобы не обминуться и не проглядеть тот темный сгусток зелени, прикрытый сверху старыми ветвями вязов, то тесное сцепление сиреней и акаций, которое однажды скрыло их с Татьяной от посторонних глаз — еще и месяц не прошел с той памятной минуты.

Была середина мая, каштаны на горах, сирень, акации, какая-то знакомая, но неизвестная по имени трава — все здесь вокруг цвело, из-за чего Татьяна беспрерывно чихала и не могла говорить. Проходя мимо тех сиреней и акаций, тогда вовсю цветущих, она остановилась и перестала чихать. Потянула Геру за руку и, ничего не говоря, шагнула в заросли. Прежде чем продраться сквозь цепкую путаницу цветущих веток, требовательно обернулась; Гера увидел остановившиеся, глядящие как будто мимо и ставшие вдруг круглыми глаза и понял, что им нужно от него и что должно сейчас произойти.

В кустах было сыро и тесно, ветки кололи его всюду и всего с каждым движением все больней и яростней, но не мешали, а оса мешала — она гудела и звенела над самым ухом Геры, и мешала, и пугала, и улетела лишь тогда, когда Татьяна, всхлипнув, укусила его за ухо.

…Гера увидел наконец и узнал убежище под крышей вязов — оно было темным теперь и без единого цветка. Остановился, вспомнил, как они с Татьяной выбрались на свет и как пошли, смеясь и спотыкаясь об узлы корней, к метромосту; Татьяна тогда снова принялась чихать, она чихала и смеялась виновато и с каждым шагом все сильней стыдилась своего чихания.

Порыв ветра шумно взъерошил верхи вязов над кустами; шум прошел и по кустам, но Гера сразу понял, что в кустах шумел не ветер. Прислушался — и холодок прошел по позвоночнику: кто-то там был в кустах, и не один, и кусты вздрагивали, их ветви вспархивали, и всхлипы слышались в ветвях, потом нытье; Гера весь взмок, узнавая эти всхлипы и нытье, он так отчетливо представил Татьяну за ветвями, что ему не было нужды видеть ее там воочию, но он не удержался, и шагнул к кустам, и обошел их сбоку, припоминая: там, с другой их стороны, в них должен быть просвет… Там был просвет, в нем он увидел рыхлое бедро, оно сжималось, то и дело вздрагивало, и тень мужчины вздрагивала за ним, но сам мужчина не был виден за ветвями; и вновь раздался всхлип; бедро угомонилось и опало, на бедре опала юбка.

Женщина обернулась и встретилась глазами с Герой. Глаза ее были пьяные, бесцветные, под левым глазом желтел старый синяк со свежей розовой царапиной. Женщина подмигнула этим глазом и улыбнулась Гере во весь мягкий и широкий рот, в котором не хватало двух нижних зубов, а верхние зачем-то были схвачены подростковой проволочной скобкой… Гера отвернулся и почти бегом пошел к метромосту. Голова мучительно чесалась, рубашка липла к телу.

— Вот дурак, вот дурак, — мотал он головой. Прошелся на ходу ладонью по взмокшим волосам и вслух решил: — Все, парень, хватит. В Селезни.

Было всего-то пять часов с минутами, можно было и еще пройтись, добивая время, и потому он вышел не на «Новослободской», самой близкой к Селезневским баням станции, а на «Белорусской-кольцевой», у церкви. Над нею нависало строительство двух высотных бизнес-центров; над головой Геры трещали автогены, искры сварки густо сыпались с огромной высоты, с сухим щелканьем отскакивая от железных нижних перекрытий. Церковь была старообрядческой, Гера невольно вспомнил Панюкова. Думать о нем не захотел и мысль о нем прогнал, с усмешкой жалости предположив, что Панюков, он хоть и из старообрядцев, и оттого не курит и не пьет, все же навряд ли слышал что-нибудь о двоеперстии и, даже если слышал, имя Аввакума ему уж точно ничего не говорит.

Забыв о Панюкове, Гера вышел на Лесную и медленно прошел ее всю из конца в конец. Минуя дом Татьяны, он не удержался — глянул на ее окно. Оно было наглухо закрыто и жалюзи были опущены, как и всегда в ее отсутствие.

Лесная наконец осталась позади. Оказавшись на перекрестке задымленной, грохочущей Новослободской улицы, Гера перешел на другую ее сторону и подался направо. В торговом центре у метро купил себе новую рубашку и трусы, носки и мыло с губкой. Сквозь толпы клерков и студентов на тротуаре у дверей «Макдоналдса» протиснулся к станции, возле нее свернул на Селезневскую, по ней спустился к баням.