Андрей Дмитриев - Крестьянин и тинейджер (Журнальный вариант)

— Сколько тебе лет? — спросил Панюков, сняв с крыльца полотенце и протягивая его Гере.

— Девятнадцать, — ответил Гера, вытер голову и поправил себя. — Осенью будет девятнадцать.

Ужинали картошкой со сметаной. Гера ел жадно, но его быстро разморило в жарком тепле перетопленного дома. За окном темнело. Панюков решил было отвести его в постель, но Гера был разбужен треском мотоцикла на дороге. Мотоцикл заглох, в дверь постучали, вошел Рашит.

— Я тут хочу проверить счетчик, — сказал он Панюкову, глядя на Геру, который хлопал глазами и сопел, уже и не соображая, где находится.

— Нашел время, — заметил Панюков. — Но, если хочешь, проверяй.

Рашит, помедлив, сообщил:

— Его папаша звонил, спрашивал. Лика ему сказала: все в порядке и объяснила, почему он не звонит. А потому никто для одного тебя телефон в Сагачи не потянет, вот потому и не звонит…

— Ты все сказал?

— Его папаша передать велел, что они уже о нем не беспокоятся и чтобы он не беспокоился и зря в Селихново не ездил.

— Ты понял? — спросил Панюков у Геры. — Тебе не нужно завтра никуда ехать.

— Я понял, — ответил Гера, ничего уже не понимая и ничего перед собой не видя, кроме горячих радужных кругов, в которых расплывались, качаясь в желтом воздухе и по-пчелиному гудя, чьи-то чужие, круглые, жаркие лица и голоса.

…Среди ночи Панюков проснулся от холода. Встал, обнаружил окна открытыми. Закрыл их, растолкал Геру, спросил:

— Ты зачем окна открыл?

Гера не сразу сообразил, кто, где, о чем его так строго спрашивает. Потом ответил:

— Так ведь душно.

— Не делай этого больше, — сказал Панюков. — Надо беречь тепло. Ты меня понял?

— Беречь тепло, — бездумным эхом отозвался Гера, засыпая вновь.

— Береги тепло. Береги тепло, — для верности напомнил строго Панюков и вернулся на свою кровать. Под ватным одеялом у него вновь вспыхнул зуд в ногах, совсем замучил и не дал спать до рассвета.

Гере снился визг пилы; когда удары молотка разбудили его, старый будильник на подоконнике показывал два часа дня. Пока Гера спал, Панюков вырыл на задах огорода выгребную яму и соорудил над ней сортир. Гера отважился спросить у Панюкова, как он доселе обходился без сортира, и тот ответил без смущения, но отчего-то говоря о себе «мы»:

— Нам это ни к чему; мы в хлеву ходим, с верхотуры; куда корова ходит, туда и мы, и убираем за собой и за коровой; а ты — да ну тебя! — ты еще свалишься к корове с верхотуры, хребет сломаешь, отвечай потом; вот и построил, как в отеле, — пользуйся.

Гера воспользовался.

Потом сходил к колодцу на ближний край деревни, взяв с собой сдуру коромысло. Боль в шее и плечах быстро заставила бросить коромысло у колодца и притащить оба ведра с водой в руках… Умылся, поел жирного, желтоватого творога с хлебом и со скверным растворимым кофе; остаток дня осваивался.

…Заглянул прямо из сеней, стараясь не дышать, в темное обиталище коровы, все же вдохнул невольно, и душноватый запах хлева оказался не тяжелым. В курятнике, где пахло хуже, не удержался и похвастал перед Панюковым своим умением делать омлет:

— …Это лишь кажется, что это просто. А между прочим, я читал, когда в лучших ресторанах мира экзаменуют поваров, первым делом велят сделать омлет и далеко не каждый может выдержать экзамен. Вот я бы выдержал. Хочешь, я сделаю тебе омлет с грибами? У вас же есть грибы?

— Грибам — не время, — ответил Панюков. — Но нам они тут в этом деле ни к чему. Мы яйца так едим, сырыми. — Он отвернулся и быстро вышел из курятника, рассерженный своим враньем. Пить сырые яйца когда-то любил Вова; сам он всегда варил яйца вкрутую или жарил пополам с картошкой.

По кое-как подсохнувшей дороге Гера прошел деревню из конца в конец и насчитал в ней — вместе с избою Панюкова и домом дяди Вовы — всего одиннадцать домов… Дорога уходила дальше за деревню, через поляну или через луг (Гера не знал, как правильно назвать это пустое и неровное пространство, заросшее высокой, в его рост, травой и низкими кустами), потом скрывалась за деревьями, и впереди было еще сколько угодно времени, чтобы узнать не торопясь, куда ведет дорога. Недолго постояв за крайним домом и глядя на дорогу в предвкушении того, как он пойдет по ней без всякой цели, присваивая по пути какие-нибудь милые пейзажи и узнавая чью-то новую, неведомую жизнь, Гера взглянул на себя со стороны и вместо перепуганного и растерянного беглеца в краю чужих людей увидел юного, свободного и, в общем-то, счастливого человека.