Олег Лукошин - Первое грехопадение

Было всё-таки холодно. Ветер колюч, земля в изморози — невольно он поёживался. Её могила была возле самого забора. Полуразрушенного, осевшего. Он мог видеть стволы дубов, что росли по другую сторону. Дубы росли и по эту — то было чудно: территория смерти, грань, а за ней — другая территория. Не жизни, нет. Так думать неверно, противостояние отсутствует здесь. Быть может, то и вовсе единство, вот только грани смущают. Перешагнуть — ничего не стоит, он видел — надо лишь взобраться на бугорок и сделать шаг.

На неё не смотрел уже, глядел куда-то вдаль, в пустоту. Глядел и говорил:

— Я не знаю, как правильней. Я всегда воспринимал всё излишне серьёзно, ты, как мне казалось — несерьёзно совсем. Возможно, просто казалось, кто знает — я всегда чувствовал и понимал, что ты умнее и глубже. Себя стараешься ставить выше, я знаю, я тоже грешил этим, но не с тобой — выше тебя я не мог поставить себя никогда. Не сумел бы. Ты знаешь, бывали моменты, когда я ненавидел тебя. По- настоящему, всей душой. Сейчас презираю себя за это. Кто-то говорит будто: «Как мог ты ненавидеть её?! Эту святую женщину, эту воплощённую чистоту!» Но ведь мог же, мог. Наказание моё ещё впереди. Я не последователен, меня обуревают страсти и выбрать какую-то одну нет сил. Истинное, призрачное — всё смешивалось в тебе. Я тянулся к призрачному, но хотел ощущать истинное. Я не помню, ты никогда не говорила, любишь ли ты меня, ты всегда обходилась без слов, но и чувств твоих понять был я не в силах. Тешил себя надеждой, что любишь. Если хоть на сотую долю это так — я счастливейший из всех живущих. Вот понять бы ещё, где та грань, грань между искренним и призрачным. И к какой из её сторон относишься ты?

Мамка веселилась с любовником. Свежая самогонка лилась рекой. Им было хорошо.

— Серёга, будешь? — протягивал дядя Витя мальчику залепленную жирными пальцами рюмку.

Шестилетний Серёжа отводил взгляд в сторону. Горестно вздыхал. Робот-трансформер в его руках тоже был необычайно грустен. Таким его Серёжа ещё не видел.

— Что ты делаешь!? — орала на дядю Витю мамка. — Поставь, бля, рюмку!

— Да я шучу, ёб твою… — расплывалась в улыбке небритая морда кавалера. — Думаешь, я ребёнку самогон дам?

— Вот нахуй и не рыпайся, — усаживалась на табуретку мамка.

— А, Серёга? — подмигивал дядя Витя. — Разве я буду тебя спаивать? Я лучше сам выпью.

Он опрокидывал рюмку в рот. Лез потом за рыбой и, отодрав клок, смачно жевал её.

— Вкусная рыба, — кивал подруге.

— Я нечасто такую готовлю, — отвечала та, польщённая. — Вот уж, для гостя.

— Вкусная, — повторял дядя Витя.

Рыба с подливой — это действительно было редкое блюдо в мамкином рационе. Обычно она обходилась макаронами и манной кашей.

— Серёж, будешь рыбу? — вспомнив вдруг о сыне, спрашивала она мальчика.

Серёжа отрицательно мотал головой.

— Поешь, что ты!

Серёжа снова мотал головой.

— Ты ел чего? Ел?

Серёжа кивал утвердительно.

— Да ел он, ел, — вступал дядя Витя. — Ты, бля, думаешь, он бы молчал, если б не ел?

— Ел? — снова спрашивала мамка.

Серёжа кивал ещё раз.

— Ну смотри. А то доедим без тебя.

Они опрокидывали по новой.

— Но пить, Серёга, учиться надо! — подняв палец в небо, продолжал дядя Витя. — Мужик должен уметь пить. Потому что это в жизни пригодится. А то есть такие — не в то горло у них идёт — что это такое! Умей пить, если ты мужик!

Серёжа превращал робота в боевую машину. В очередной раз. Машина тоже не нравилась ему сегодня.

— Кать, ты музыку поставь какую-нито, ёб твою. А то сидим, бля, как на похоронах.

— Точно, точно, — кивала мамка. — Магнитофон же есть.

Выбравшись из-за стола, она шла к серванту — магнитофон стоял здесь, под стеклом. Включив его и вывинтив громкость на максимум, возвращалась назад.

— У-у-ух! — приплясывала в такт песне.

— Ну-ка, иди сюда, — притягивал её к себе дядя Витя. — Садись.

Садил к себе на колени. Опускал ладонь на титьку.

— Чё, как ты?

— Чё как я?

— Ну, того.

— Убери руку.

Дядя Витя сжимал её крепче.

— Убери, ребёнок смотрит!

— Хули он смотрит. Всё равно ничего не понимает.

— Не смотри, Серёж, не смотри! — хохоча, махала рукой мамка. И прикрывала подол — дядя Витя лез и туда.

— Да ну тихо ты, тихо! — убирала она его руки. — Не сейчас.

— А когда?

— Уложить его надо.

— Ну так укладывай, ёб твою.

— Обожди, обожди.

Освободившись всё же, мамка садилась на свой табурет.