Олег Лукошин - Первое грехопадение

— Павлик, сынок! — сказали мне озабоченно родители. — А ведь твоя подруга… блядина. Нам одна женщина из соседнего подъезда рассказывала — прямо на скамейке её оприходовали. Трое или четверо.

Я закрылся в туалете и уселся на унитаз.

— Она мне нравится, — крикнул им. — Бросать её не собираюсь.

Родители не теряли надежды образумить меня.

— Павлик, ты же хороший парень. На электрика учишься. Возможно, тебя на завод возьмут. А кто она? Продавщица в комке! Да ещё — блядина.

— Разговор окончен, — сказал я им.

— Павел, долго думали, говорить ли тебе об этом, — сказали мне озабоченно родители моей подруги, — но дело в том, что Оля — по всей видимости… блядина. Она даёт всем, кто ни попросит. Нам кажется, что у неё триппер.

Я достал из пачки сигарету.

— А мне по фигу, — ответил им. — Блядина — не блядина, зато моя. Всё равно её не брошу.

— Идиот! — крутили они пальцем у виска.

— Подруга — блядина! Подруга — блядина! — кричали мне дети на улице.

Я свернул с дороги. Попытался обойти их стороной.

— Разберись с ней! — кричали дети. — Хули ты как пиздюк последний!

Я закинул в рот жевательную резинку.

— Отстаньте от меня! — отмахнулся от них. — Оля — моя подруга, и точка.

— Чмо! Мудило! — кидали они в меня камни.

Я не обращал на них внимания.

— Привет, блядина! — сказал я подруге.

— Привет, — ответила она. — Что, уже рассказали?

— Рассказали. Может и ты рассказать хочешь?

Она помолчала, подбирая слова.

— Да ничего особенного не было. Дала на днях двум пацанам, и всё. Просто очень просили! Симпатичные такие, добрые. Прикольные.

— Двум? — я был искренне удивлён.

— Да, всего двум!

У меня отлегло от сердца.

— Хех, а мне тут такое наговорили! Гады злобные.

— Они такие!.. Они обосрут и прощенья не попросят.

— Люди, бля… Сколько ж в них злобы!..

— Люди, да! Никого хуже людей нет.

Инцидент был исчерпан.

— Потрахаемся? — предложила Оля.

— Давай, — согласился я.

Мы потрахались. Оля — бесподобная трахальщица. У меня, правда, никого, кроме неё не было, но уверен, что с ней никто не сможет сравниться. Да и все пацаны так говорят.

— Ну ладно, пойду, — сказал я, одеваясь.

— Пока, — поцеловала она меня.

— Завтра позвоню. Может, в кино сходим.

— Завтра меня не будет. Пацаны на шашлыки звали.

— А-а… Ну тогда послезавтра.

— Звони.

Мы попрощались.

Хоть как её называйте, думал я, а всё равно она моей будет. И пусть я буду последним гадом, если когда-нибудь предам свою подругу!

— Секса нет, — говорила она, застёгивая лифчик.

Когда-то раньше войти в неё представлялось верхом блаженства. Она ложится на кровать, раздвигает ноги — ты входишь и замираешь. Её глаза закрыты, грудь вздымается и можно кусать соски. Так и делал, но она кричала потом — я норовил прокусить насквозь. Всегда хотелось ощущения — одного единственного, специального — оно приходило, но уже в виде воспоминаний. Каждая секунда, каждый миг — они тут же становились прошлым. А ты в ней… Это тоже из прошлого, я никогда не чувствовал настоящего, находясь в ней. Все те минуты обладания ею, все они — отложения памяти. Она любезно предоставляет их, но иногда с деформациями. Расплывчатые пятна, пересечения линий и грохот со всех сторон. Она всегда за пределами и, даже прикасаясь к ней, касаешься не её, а чего-то другого.

— Секса нет, — говорила она, надевая юбку. — Секс — это иллюзия. Ты наделяешь действо смыслами, одариваешь эмоциями, но оно бессмысленно. В нём отсутствует конечность, трудно отыскать начала, скольжение присутствует постоянно и глаз фиксирует лишь одномерность.

Когда-то раньше она была задастой девкой, которой я весело подмигивал, прижимая к перилам. Она застенчиво потупляла взор, но рук моих не убирала и послушно поднималась пролётом выше — в чёрное и затхлое отверстие двери. Послушно расстёгивала пояс, послушно вставала на четвереньки… Когда-то… Когда-то… Мне очень нравится это слово: Когда-то. Она и сейчас такая же — задастая и послушная, но я начертил уже грань. Тонкая линия, кривая и нечёткая — она и зовётся Когда-то. За нею — вспышки и горение, за нею — выпуклость и упругость, за нею — блики и затемнения. После — лишь унылая одномерность. Одномерность. Она права — это одномерность. Одна линия, одна плоскость — стороны отсутствуют и невозможно закинуть голову. Невозможно обозреть горизонты, земля и небо не разделяются больше ими. На поверхности — выступы, за них цепляешься и ползёшь. Давление равномерно, выделений не допускает. Вроде бы темно.