Аркадий Бабченко: Алхан-Юрт; Аргун; Моздок-7

Мне жалко отправлять его, мне кажется, что вместе с ним я отправляю и частичку себя. Все, что происходит здесь, должно оставаться здесь, мой страх, моя тоска, мои избиения и стоны — все это должно быть только здесь, это принадлежит только этому миру и не должно уходить из этой степи. Все равно там никто не поймет этого, мой страх и тоска затеряются посреди залитого огнями города с его дискотеками и барами, потеряют вес и станут никчемным. Моя смерть страшна только мне и только здесь, там она не волнует никого.

Мне вдруг невыносимо хочется домой. Тоска, ведомая только солдатам и арестантам накатывает волной, я смотрю это черное южное небо, слушаю рев штурмовиков и плачу. Черт, что это со мной? Неужели я маленький мальчик? Кисель, Кисель, где ты? Где Вовка, где вы, мужики, что с вами? Мне так хреново без вас, ребята…

На обратном пути захожу в летную столовую. Уже одиннадцать вечера, столовая закрыта, но я знаю одно окошко, в которое надо постучать.

В темноте окна появляется толстая повариха и вопросительно смотрит на меня. Я прошу у неё хлеба. Я говорю, что мне надо в отпуск, а мой старшина пьет водку и послал меня за закуской, и если я не принесу ему еды, то он не отпустит меня домой. Повариха вздыхает и уходит на кухню.

Она выносит мне буханку, несколько яиц и две остывшие котлеты. Она все поняла — и про старшину и про отпуск, достаточно посмотреть на мою перекошенную разбитую морду, чтобы понять, какой из меня отпускник. Она отдает мне еду и молча закрывает окно. Ничего не говорит. Нас тут сотни таких, и каждую ночь мы стучимся в её окно и просим хлеба. И каждую ночь она дает нам этот хлеб.

Где-то играет музыка. В Моздоке лают собаки.

Я иду в казарму. Поднимаюсь на свой этаж, долго стою у двери и слушаю, что происходит внутри. Все тихо. Тогда я осторожно тяну дверь. Она не заперта. Я резко открываю её и быстро прохожу в каптерку, прижимая к груди хлеб и боясь растерять котлеты. Вжимаю голову в плечи — мне кажется что так разведка меня не заметит и не остановит.

Я запираюсь в каптерке и ужинаю на куче бушлатов.

Котлеты свиные. Очень вкусно.

В Чечню все отправляют и отправляют колонны. Теперь они уходят каждую неделю. Боевые действия возобновились, и теперь трупов намного больше, чем когда был мир. Их уже не выкладывают рядком вдоль взлетки, а сразу перегружают в «Уралы» и везут на станцию.

Людей совсем не осталось. Наших там жиманули где-то около Ачхой-Мартана, в полку большие потери. Здесь срочно формируют колонны и отправляют за хребет.

Вскоре старшина раздает нам смертные медальоны. Мне достается блатной номер — 629600. У Зюзика последние три цифры — 599, у Осипова — 601.

Смертники алюминиевые. Если гореть в бэтэре, то они плавится, и тогда тебя уже никто не опознает.

Солдаты ходят в Моздок и покупают себе смертники из нержавейки. Их можно купить на каждом углу — продавать смертные медальоны в прифронтовом городе — выгодный бизнес.

В граверной мастерской на смертники можно нанести все необходимые сведения — фамилию, год рождения, обратный адрес и группу крови. Самое главное — обратный адрес. Валяться неопознанным куском мяса в рефрижераторах на станции никто из нас не хочет.

Те у кого денег нет, делают смертники сами — отламывают черпачки у чайных ложек и гвоздем или иголкой выбивают на них фамилию и группу крови. Ложки сейчас в дефиците, в столовой их постоянно не хватает, и вскоре их заменяют на алюминиевые.

Весь полк готовится к отправке. Весь полк пишет письма, делает смертники и колет на груди группу крови.

Тренчик, помимо прочего, делает себе еще одну татуировку — патрон в середине снайперского перекрестия на фоне скалистых гор, и надпись сверху — СКВО.

— Интересно, — говорит Осипов, разглядывая смертник, — 629601 — это порядковый номер?

— Вряд ли, — говорит Зюзик, — тогда получается, что в Чечню отправили уже больше полумиллиона человек.

А что, если война идет уже два года…

— Нет, все равно лишком много, — говорю я, — скорее всего здесь учтены все военнослужащие во всех конфликтах последних лет — Абхазия, Нагорный Карабах, Приднестровье… Может быть даже Афганистан.

— Черт возьми, — говорит Зюзик, — если мы отправили на все эти войны полмиллиона своих солдат… Сколько же из них погибло?