Джоди Пиколт - Забрать любовь

Я также знаю, что Николас может очень много рассказать обо мне, тем не менее самых важных фактов в этом списке все равно не будет.

«Благослови меня, Николас, ибо я согрешила».

Эти слова с каждым шагом отдаются у меня в голове. Выйдя из дома Прескоттов, я сажусь в машину и еду по улицам Бруклайна. Знакомый маршрут приводит меня к нашему с Николасом дому. Последние полмили я еду с выключенными фарами, и дорогу мне освещает лишь свет луны. Я не хочу, чтобы Николас меня заметил.

За восемь с половиной лет я ни разу не была на исповеди. Эта мысль заставляет меня улыбнуться. Сколько искупительных молитв велел бы мне отчитать отец Дрэхер, если бы сейчас я обратилась к нему, а не к Николасу?

Я впервые исповедовалась в четвертом классе. Монахини хорошо подготовили нас к исповеди, и мы ожидали своей очереди, твердя покаянную молитву. Исповедальня оказалась крохотным помещением с коричневыми стенами, которые внезапно начали смыкаться вокруг меня. Через кружевную металлическую решетку до меня доносилось размеренное дыхание отца Дрэхера. Тогда, на моей самой первой исповеди, я покаялась в том, что упоминала имя Господа всуе, что подралась с Мэри Маргарет Риордан за право схватить последний стакан шоколадного молока в школьном кафетерии. Когда отец Дрэхер ничего мне на это не сказал, я начала придумывать грехи. Я списывала диктант, я лгала отцу, мне в голову приходила нечистая мысль. Услышав последнее признание, отец Дрэхер закашлялся. Тогда я не поняла, что его смутило, ведь я понятия не имела о том, что такое «нечистая мысль». Просто эта фраза прозвучала в каком-то фильме, и я ее запомнила.

— Чтобы искупить эти грехи, тебе придется прочитать одну «Отче наш» и три «Аве Марии», — сказал отец Дрэхер.

Вот так просто он взял и стер все грехи с замаранной таблички моей жизни.

Сколько же лет прошло с тех пор, когда я придумывала себе эти несуществующие грехи? Сколько лет прошло с тех пор, когда я поняла, что никакие молитвы не в силах избавить человека от чувства вины?

В доме темно. Света нет даже в кабинете Николаса. И тут я вспоминаю, что мне сказала Астрид. Николас пытается отоспаться. Меня мучают угрызения совести. «Быть может, в другой раз?» — спрашиваю я себя. Но я больше ничего не хочу откладывать на потом.

В прихожей я спотыкаюсь о ходунки Макса. Я беззвучно крадусь мимо детской к двери нашей спальни. Она приоткрыта. Если Макс проснется, Николас сразу это услышит.

Вот что я задумала. Я сяду на край кровати, сложив руки на коленях. Я разбужу Николаса и расскажу ему все, что он должен был знать с самого начала. Я скажу ему, что больше не могла держать это в себе и что теперь я уйду, чтобы он мог об этом подумать. И всю обратную дорогу я буду молить о прощении.

Я знаю, что сейчас поставлена на карту вся моя жизнь. Но другого выхода я не вижу. Именно поэтому я на цыпочках вхожу в спальню, где на кровати, завернувшись в бело-голубое стеганое одеяло спит Николас. Но я не просто сажусь на край постели. Я не имею права ограничиться этим. Если все пойдет не так, как я задумала, по крайней мере, я узнаю, что у него на сердце.

Я становлюсь на колени возле кровати и запускаю пальцы в густую копну его волос. Другую руку я кладу ему на плечо, изумляясь тому, какая теплая у него кожа. Моя ладонь скользит по его груди. Николас стонет и поворачивается на бок. Его рука падает мне на плечо.

Очень медленно и осторожно я провожу кончиками пальцев по его бровям, его скулам, его губам. Я наклоняюсь вперед и чувствую его дыхание на своих ресницах. Я склоняюсь еще ниже, и вот уже мои губы касаются его рта. Я целую его, пока он не начинает отвечать на мои поцелуи. Я не успеваю отстраниться, потому что он сгребает меня и прижимает к себе. Он открывает глаза. Похоже, мое появление его совершенно не удивляет.

— Ты убрала мой дом, — шепчет он.

— Наш дом, — уточняю я.

Его ладони обжигают мои руки. Это заставляет меня напрячься, а затем отстраниться и сесть на пятки.

— Все нормально, — успокаивает меня Николас, — мы уже женаты. — Он искоса смотрит на меня, и на его губах играет ленивая улыбка. — Я могу к этому привыкнуть, — говорит он, — и тебе придется всегда забираться в мою постель тайком.

Я поднимаюсь и мельком вижу себя в зеркале. Потом осторожно присаживаюсь на край его постели и крепко обхватываю себя руками за плечи. Николас садится рядом со мной и обнимает меня за талию.

— Что случилось? — все так же шепотом спрашивает он. — На тебе лица нет.