Моника Али - Брик-лейн

— Это он сначала хотел три гектара. А в итоге купил только два.

— Бог мне свидетель, клянусь…

— Да отсохнут у меня уши, язык и глаза, если я лгу, да ссохнется мое достоинство в мертвую мокрицу.

Так продолжается некоторое время, ножницы пляшут, как крошечные молнии в темных волосах. Парикмахер, невозмутимый и непередаваемо безразличный, не принимает в дебатах никакого участия. Он не спешит.

Наконец кто-нибудь говорит:

— Тамизуддин Мизра Хаке, рассудите нас. Сколько гектаров?

Свой вердикт парикмахер выносит без колебаний:

— Три с половиной гектара.

Или:

— Два гектара.

Независимо от приговора, противоположная сторона тут же сдается. Человек может стать желтым или лиловым, может клясться собственной честью, жизнью своих детей, даже своими яйцами, он может разглагольствовать на все лады, излучать искренность, плеваться от злости, плакать от бессилия, но когда Тамизуддин Мизра Хаке произнес окончательное слово, человек тут же сдается:

— Вы так считаете, Тамизуддин Мизра Хаке? Что ж, вам лучше знать.

Назнин и Хасина очень любили этот момент превращения. Они брались за руки, садились в грязи на корточки и смотрели на человека, который все мог уладить двумя-тремя словами. Они гордились, что такой человек, который знает все, что только можно знать, живет в Гурипуре. И то, что место его проживания именно здесь, само по себе было чудом.

— Что бы ты хотела узнать? — спрашивали девочки друг у друга. — Пойдем и спросим у Тамизуддина Мизра Хаке.

Назнин думала долго. Хасина предлагала:

— Какая самая высокая гора в мире? Нет, это слишком просто. Если питон целиком заглотил ребенка, можно ли ему распороть живот и вытащить ребенка живым? Кто убил майну Мамтаз? Вот что я бы у него спросила. Нет, больше всего мне хочется знать, за кого мы выйдем замуж!

Они часто играли в эту игру, но так ни разу и не спросили у парикмахера ничего. Подойти к нему с вопросом — значит испортить все-все-все, что им так нравилось.

Но другие дети не были так очарованы. И кричали с безопасного расстояния:

— Тамизуддин Мизра Хаке, а что у президента сегодня на завтрак, а?

Надо бы написать Хасине. Назнин провела рукой по тоненьким трещинкам бледно-зеленого корпуса машинки и вспомнила, что сегодня работать даже не начинала. Скорей бы уже Карим ушел. Еще минута-другая, мобильник заиграет салят, и он останется еще и на молитву. Назнин разрешила себе продолжить эту мысль. И мысль так ее увлекла, что она не могла сопротивляться.

Судя по всему, Карим хочет сесть за компьютер. Журналы, по его словам, очень радикальны. Но с Интернетом по радикальности мало что сравнится.

Назнин знала, что никогда не напишет Хасине о Кариме. Ее следующее письмо ничем не будет отличаться от предыдущих: «У нас у всех все в порядке. Шахана получает в классе самые лучшие оценки, а Биби выросла еще, по крайней мере, на один дюйм. Я снова пыталась приготовить дхойе, но у меня он никогда не получается как надо. Может, слишком много сахара кладу, а может, другое молоко нужно. Я молюсь за твою подругу Монжу и за ее мальчика».

Какой безликий ответ. Вчера она получила письмо от Хасины.

Я тебе раскажу о подруге Монжу. Кислота растварила челюсь и нос и один глаз. Другой глаз только болит и очень ненавидит. Сложно как не знаю тебе об'еснитъ. Хуже смотреть в здоровый глаз. В нем должна быть надежда но и ие не осталось.

Сестра Монжу забрала Куршеда в деревню. Мальчик не видел маму. И мама ему это не разрешит. Обещай мне она говорит каждый раз когда я ухожу. Обещай што мальчику зделают операцыю. А што мне ответить? Што сказать?

Назнин прошлась по комнате. Наверное, надо написать Хасине про Тамизуддина Мизра Хаке, спросить, каким она его запомнила. Конечно, парикмахер не знал всего на свете. «Это только так казалось нам, детям». Но ведь он многое знал о том, что происходит в деревне, и люди уважали его право на обладание истиной. Такие вопросы он очень легко улаживал. А может, так было принято заканчивать споры. Может, над ним посмеивались, и он знал так мало, что даже не догадывался, что над ним посмеиваются.

— Кому от этого польза? — Карим подскочил так быстро, что перевернул стул. — Это ключевой вопрос. Кому от этого польза?

— От чего?

Надо было следить за его рассуждениями.

Но Карим ее не слышал.

— Я тебе вот что скажу: выигрывают не арабы. И не мусульмане, в какой бы стране они ни жили. Мы будем страдать. И теперь спроси: кому от этого польза?