Татьяна Щербина - Крокозябры (сборник)

Виола хоть и смогла забыть Париж, который стал для нее этим злосчастным самолетом, но уже приобрела привычку думать часами и днями, просто как самостоятельное занятие. До сих пор она считала себя человеком действия. А теперь думанье привело ее к тому, что она не настоящий большевик, что нет в ней готовности принести в жертву ни сына, ни брата, ни родителей, и даже с собственной жизнью ей расставаться не хотелось. А для того чтоб победить, надо быть готовым отказаться от всего. Может, и не понадобилось бы, но надо знать, что можешь. А она не могла. Возможно, в этом причина того, что партийные товарищи ее не отвергают, но и не зазывают, что ее уберегли от обреченного самолета, а могли и пренебречь. Она есть, но ее могло и не быть. Или взять хотя бы большевистскую теорию «стакана воды». Она старалась ей следовать, но у нее это плохо получалась, она либо увлекалась и одергивала себя, либо выпивала стакан воды вместо секса.

17 июля 1928 года открылся VI конгресс Коминтерна. Народу понаехало великое множество. Она перезнакомилась с двумя десятками иностранцев. Одного Виола узнала, это был швейцарец Жюль, он был в их доме на торжественном ужине по поводу окончания гимназии. Тогда она боялась, что мать, с ее тогдашними идеями, станет нарочно сводничать, потому Виля и словом с ним не обмолвилась, а теперь товарищ Умбер-Дроз очень даже ей приглянулся. Но ему было не до нее, он возглавлял швейцарских коммунистов, а кличку ему дали на Западе — Око Кремля. Жюль будто знал, что этот конгресс возвысит его до небес, и заранее важничал.

На VI конгрессе было много странностей. Поскольку для Виолы он был первым, она странностей не замечала, но все много шептались, и до нее доходили слухи о каких-то таинственных знаках. Что конгресс переместили в Колонный зал Дома Союзов, что вслед за только что разгромленным II Интернационалом (Троцкий в ссылке в Алма-Ате, десять верных ленинцев приговорены к высшей мере, кто-то просто исчез) грядет чистка и в Коминтерне. Сталин объявил на конгрессе новый принцип: приоритет классовой борьбы. В связи с этим коммунисты должны были строго размежеваться с социал-демократами, которые вовсе и не собирались свергать буржуазные режимы в своих странах. А все эти режимы необходимо было свергнуть.

За полтора месяца, что шел конгресс, стало ясно: одни уедут домой сталинскими соколами, а другие вернутся побитыми собаками. Жюль превращался в одного из главных соколов. Был еще один, совсем молоденький, Жак Росси, на семь лет моложе Виолы, но уже — сокол. Красавчик — у Вили замирало сердце, когда они ходили по летней ночной Москве и он живописал ей новый мир, в котором не будет границ, сословий, религий, Жак был таким чистым и искренним, что в его устах этот мир уже будто настал, и Большая Дмитровка, по которой они шли, будто уже обросла небоскребами, и ведет она от Кремля прямо к парижской башне, построенной коммунистом Эйфелем.

Жак был прямым Вилиным «клиентом», французом. Удивительным в нем было то, что вырос он в семье польского богача, за которого его мать вышла замуж, и всю эту буржуазную жизнь он ненавидел, но в отличие от своих пролетарских товарищей ненавидел со знанием дела. Он не просто ничего не имел, а добровольно отказался от того, что у него было. Выглядел совершенным аристократом, а болел за рабочих. И отец — не отчим, а настоящий его отец — был рабочим. Разве могла представить себе Виля в то счастливое лето, что этот светящийся девятнадцатилетний юноша проведет двадцать четыре года в ГУЛАГе и все же выживет, напишет книгу пронзительных воспоминаний о «новом мире» сталинских зверств и переживет свою московскую спутницу на целых тридцать лет?

На конгрессе были и другие французы: Морис Торез — через два года после конгресса и благодаря конгрессу он возглавит французскую коммунистическую партию. А его друг Эжен Фрид по кличке Клемент уведет у Тореза жену и воспитает его сына как своего. У европейских коммунистов, как показалось Виле, осталось много вещей, которые в России считались пережитками прошлого. У них были семьи, которыми они дорожили, личные драмы, и вообще у них было много личного, чем они отличались от советских людей, живших исключительно интересами государства.

Что было общего — так это настоящий интернационал. В Советском Союзе людей перестали делить на русских, евреев, грузин, армян, все стали одной национальности, советской. А у них товарищ Фрид, например, руководил сербской партией, потом был в чешской, теперь он — француз. Национальность и там становилась все более эфемерна, людей разделяли, как правильно сказал на конгрессе товарищ Сталин, только классы и их интересы. Хотя Виола не была пролетарием, но почему-то считала, что ее интересы в классовой борьбе заключаются как раз в объединении пролетариев всех стран.