Татьяна Щербина - Крокозябры (сборник)

После того как мы расстались, силы соблазна, от которых меня так оберегала бабушка, испытавшая их сполна на себе, толкали меня все дальше по пути бесконечных и бессмысленных приключений, и если культ зла был бунтом, то последующие годы стали выживанием в вызванном бунтом шторме. Я оказалась в пучине, где пенящиеся волны захлестывали с головой, и надо было выплывать, уворачиваться, тут уж было не до чего.

В Поволжье пошел настоящий мор, и Виля с ужасом думала, что крестьяне, которые не слушали ее призывов и разъяснений, просто умирают один за другим голодной смертью. Ее семье ничего подобного не грозило, потому что все необходимое они получали «по блату», возникло такое новое словцо. Но не ради этого же мы «стреляли контру пачками» — такими словами было принято вспоминать о Гражданской войне. Если бы Виля не знала, что менять убеждения постыдно, как и не доводить дело до конца, она бы, как ее когдатошние соученицы, размечталась о любви. Сама себе это любовное настроение она объясняла как попытку бегства в область чувств из области великих свершений. Это искушение трудностями, сказала себе Виля, нельзя ему поддаваться. Тут же ей стало противно от этих мыслей: «искушение» — евангельское понятие, она совсем забыла об этом! Просто привыкла к слову, теперь только и слышишь об «искушении буржуазностью». А на призывы удаленного Троцкого к «ленинским нормам» теперь отвечают: «талмудист и начетчик». К чему бы это?

В мае 1928 года на Вилю снизошло прозрение. Оттого все не клеится, что, несмотря на возможность революции в одной, отдельно взятой и даже отсталой стране, коммунизм можно построить только одновременно во всем мире. Изоляция привела к тому, что страна ест себя поедом изнутри, а силы уходят на то, чтоб обороняться от империалистического натиска. Как раз только что были разоблачены члены II Интернационала, ставшие на путь вредительства коммунизму и чуть не буржуазной реставрации, а «центр жизни» переместился в Коминтерн, и Виле надо было туда, делать мировую революцию.

Виля никак не ожидала встретить в приемной комиссии черноусого, получалось, что через него она второй раз попадала туда, куда хотела попасть. Ее определили во французский отдел, но велели учить чешский, потому что для работы с чешской компартией кадров не хватало. Французские коммунисты — полностью свои, на советском довольствии, разногласий никаких, и язык Виля знает хорошо. У нее открылось второе дыхание. Более того, вскоре в Париж собрали делегацию, и ее включили в список. Она никогда не была в Париже, только слушала в детстве рассказы гувернантки-француженки, и отец рассказывал о Французской революции так, будто сам в ней участвовал. И на самолетах Виля никогда не летала, полеты — роскошь, самый дальний из воздушных путей шел до Берлина, с несколькими посадками, а в Париж и вовсе самолет отправляли впервые. Предстоящая поездка совсем окрылила Виолу, но тут ее призвала мать, которая за эти годы не стала ей ближе, и началась крайне неприятная беседа.

— Ты не полетишь в Париж, — заявила Нина Петровна.

— Конечно, полечу, — Виля и слушать не хотела всех этих глупых предупреждений об опасностях полетов. — Меня посылают, и я мечтаю увидеть родину революции. И небо. Второй раз такое не предложат.

— Положишь партбилет на стол, но не полетишь.

Заявление про партбилет было сильным, если учесть, что мать работала в аппарате самого Сталина.

— Но почему?

— Это говорю тебе не я, считай, что это приказ.

Виола вышла от матери расстроенная, надеясь только на то, что, когда она станет отказываться от поездки, ей скажут про приказ лететь и из двух приказов она выберет тот, который ей нравится. Но руководитель делегации только засмеялся:

— Баба с возу, кобыле легче. Осаждают со всех сторон: возьми их в Париж, а не хочешь, товарищ Цфат, так спасибо тебе, освободила драгоценное место. Катайся на конке по пыльной Москве.

Грустила Виола недолго: самолет разбился при первой посадке, и теперь ей стало ясно, что хотела, но не могла ей открыто сказать мать. Только почему она вообще оказалась в этом списке смертников? И как могла авиакатастрофа быть преднамеренной? Летчику приказали погибнуть вместе с двумя десятками коминтерновцев, и он нарочно взял и разбил самолет? В это как-то не верилось, но иначе было не объяснить предупреждения матери. Не мог же отдать приказ Сталин, но если это была запланированная диверсия, Сталин знал бы о ней и не допустил. Промучавшись неделю бесплодными размышлениями, Виола решила просто вычеркнуть из памяти этот самолет. И своего дважды «крестного», черноусого, который тоже был там. Почему она про себя его так всегда называла? Но теперь уже неважно, что он был Костей и что, возможно, оказался именно на ее месте. Виля сделала попытку выспросить что-то у матери, но та только поднимала брови: «Что ты несешь, как я могла знать, что он разобьется? Я вообще против воздухоплаванья, самолеты бьются, как посуда».