Татьяна Щербина - Крокозябры (сборник)

У меня развился жесточайший комплекс, что ребенок — это человек второго, даже десятого сорта, втайне я надеялась, что у меня на лбу возраст не написан. Вот другая детская писательница, ныне забытая Александра Яковлевна Бруштейн («Дорога уходит вдаль»), к которой я захаживала после уроков, оказывала мне эту честь: мы общались на равных, стар и млад, точнее, она поняла, что меня надо принимать за взрослую, чтобы я себя чувствовала человеком. Самоупоенный Корней Иванович, чьи детские стихи я полюбила лишь когда выросла, считал, что игрушки и книжки-раскраски должны были меня отвлечь на все то время, которое он проводил за беседой с ДС и моей мамой. Но я шла в библиотеку, где книги были систематизированы, и раз обнаружила там Гашека. Его постоянно цитировал мой папа: «Аналогичный случай произошел с моей козой в Чешских Будеёвицах». Это было к тому, что о чем ни заговори, с каждым происходило нечто подобное. Бабушка как-то подчеркнуто обходила Гашека молчанием, и «Похождения Швейка» все не попадали мне в руки. Наверное, книги у Чуковского стояли не по алфавиту, а по странам, потому что там же я обнаружила Чапека, наткнувшись на «Войну с саламандрами». Когда Чуковский на прощанье погладил меня по голове, как бы опять обратившись ко мне как к маленькой, я спросила: «А кто такие саламандры?» — и была уверена, что мой вопрос покажет ему, насколько я взрослая.

ДС был театральным критиком, пока его как «космополита» не отправили в ГУЛАГ, где он мотал срок до хрущевской оттепели, так называемой реабилитации. Меня бесит это слово, как и другие термины российской оборотнической государственности: реакция, реформа, перестройка, прогрессивное человечество. Здесь все покрыто ряской тайны; террористы, вожди, враги и герои бесконечно меняются ролями, и теперь уж ясно, что ничего не изменится до скончания моей неуклюжей страны. Выйдя из лагерей, ДС встретил мою маму. Не знаю, связан был ее развод с этой встречей или нет, мне кажется, что связан. Мама была настроена на карьеру, «пацан» папа не мог ей дать решительно ничего, а у ДС была репутация с «тех» времен (он был на шесть лет старше моего деда), ореол реабилитированного, в театральном мире он знал всех и вся, мог помочь моей маме и действительно помогал. Даже ходили слухи, что он пишет за нее книги, ее это очень злило. В книгах он, безусловно, помогал — советом, обсуждением, правкой, но не это было главное: театральные столпы Москвы и Ленинграда были его хорошими друзьями. Он и сам нуждался в помощи: лагерь дезориентировал его, произошедшая перестройка-оттепель полностью сменила стиль, язык, пришли другие темы, чувства. Он был обломком ушедшей эпохи. Бабушка пришла на помощь ДС, она-то как раз из эпохи не выпала: «возвращение к ленинским нормам жизни» (формулировка вроде горбачевской «свежий ветер перемен») ее радовало. С нее только что сняли обвинения в троцкизме: троцкизм и ленинизм были синонимами и эвфемизмами для обозначения старых большевиков — тех, кто делал революцию, тех, чьим кумиром был Ленин и никогда не стал Сталин.

ДС стал писать книги по истории театра, кино и музыки, но не просто, а с приправой: о том, как Ленин смотрел и слушал, хотя от искусства пролетарский вождь был далековат. ДС был восстановлен в театральном обществе и вступил в остальные творческие союзы: писателей, архитекторов, композиторов, кинематографистов, про Союз художников точно не помню. ДС с мамой водили меня во все эти закрытые лакомые дома, куда рвались и за «мясом по-суворовски», и за тарталетками с паштетом, и на полузапретные фильмы, театральные капустники, поэтические вечера. Еда мне нравилась, кино тоже, я как бы побывала в детстве членом творческих союзов, так что ДС освободил меня от стремления влиться в эти элитные рода советских войск.

Вскоре мама открыла мне истинную причину отсылок меня в гости к ДС. Оказалось, что ее сокрушил любовный недуг, объект был мне представлен, и вот теперь я должна была пойти к ДС, наврать ему с три короба, потому что расстаться с ним, единственным защитником, было страшно, жизнь без бабушки отверзала перед мамой одну бездну за другой. Боюсь, что я не справилась с задачей, по крайней мере дальше последовала сцена у нас дома, начавшаяся с криков и закончившаяся метанием книг из шкафов. Самым удивительным было то, что мама вызвала милицию. Возможно, конечно, что милиция приехала сама, направленная соседями. Милиционер спросил у мамы, кто этот человек. Она ответила: «Друг семьи». Он так и записал: «Друг семьи избил хозяйку дома». Мама потом часто вспоминала эту фразу, что удивительно — радостно вспоминала.