Татьяна Щербина - Крокозябры (сборник)

Вилиной семье повезло: грузин Коба, которого отец прятал в доме, когда он считался преступником, занял место, которое, казалось, занять было невозможно. «Вождь мирового пролетариата» — личный титул Ильича. В Москве продолжался разгул, почти никто не работал, хватало экспроприированного добра — но грузин объявил разгильдяйству войну, все поняли, что их приструнили, и незаметно Коба сделался еще более великим вождем, чем предшественник. Обыватели стали поговаривать шепотом, что Ленин только разрушал, а Сталин строит. Произнести такое вслух язык не поворачивался, звучало бы как богохульство и святотатство. Ленину была отведена роль нового бога, свергнувшего всех предыдущих. И Виля не могла воспринимать его иначе.

После омского опыта Виола ожесточилась против мужчин и попросила себе работу, где можно было бы с ними не сталкиваться. Ее назначили инструктором женотдела ЦК РКП(б), и она ходила в здание на Воздвиженке не столько инструктировать женщин, сколько набираться у них женской премудрости. Она, конечно, тоже могла немного проинструктировать: как распознать беременность и пеленать новорожденного — это она так шутила по поводу своей новой работы. На самом деле у женотдела было шестьдесят тысяч делегаток, и их нужно было надоумить, как донести до совсем уж дремучего женского населения идеи равноправия. Делегатки, правда, норовили подсунуть свои бабские жалобы на прохудившиеся крыши и голодающих детей, но всегда уезжали довольные. Полученные инструкции звучали утешительно, как наставления батюшек, которых разжаловали, — теперь вместо них матушки в женотделе, да еще и в Москву съездить можно.

Нину Петровну грузин взял в свой секретариат, Валериана Павловича оставил в должности замнаркома. За годы революции было разрушено четыре тысячи мостов, наркомат выработал план их восстановления, и план этот осуществлялся. Родителей поселили в правительственном доме на улице Грановского, а Виля осталась на Большой Бронной. Андрей вернулся из Англии с дипломом физика, пошел работать на секретный завод. Разрабатывал какое-то новое оружие. В 1937-м погиб, по официальной версии, от несчастного случая, а тайком семье рассказали, что был расстрелян, потому что дело свое уже сделал, а знал слишком много. Из-за смерти сына Нина Петровна с Валерианом Павловичем развелись и поселились в соседних подъездах.

Нина Петровна верила в несчастный случай, а «этот мерзавец Цфат» (она только так выражалась отныне о бывшем муже) посмел подумать, что его сына расстреляли. Слова «Сталин — убийца» и в домашних стенах звучали невыносимо, Нина Петровна даже частично оглохла, услышав эти слова. Он сказал: «Волос не упадет с головы твоих детей, твоей жены и твоей собственной. Я тебе обязан жизнью». Так сказал Валериану Павловичу Сталин, и Цфат считал его теперь клятвопреступником. Но волос больше ни с кого не упал, несмотря на страшную фразу из двух слов, Сталин убийца , которую Цфат произнес целых три раза. Просто Валериана Павловича отправили на преждевременную пенсию, и все-все окружавшие его люди стали считать его сумасшедшим. Нина Петровна незамедлительно уничтожила все мужнины фотографии, на некоторых просто отрезала его от себя или от других людей, достойных того, чтоб остаться в истории. Цфат не должен был проникнуть в историю, и действительно, больше никто никогда не узнает, как он выглядел.

Друг-Спутник, которого я для простоты отношений называла ДС, провел со мной после похорон бабушки беседу.

— Ты же понимаешь, что фактически я муж твоей мамы. — Эту фразу я почему-то помню дословно, а дальше — только смысл, который мне скорее всего померещился. Слова наверняка были простые: «…поэтому относись ко мне как к члену семьи, второму отцу, отчиму» — ДС сказал что-нибудь в этом роде. А я услышала: «…относись ко мне как к бабушке, дедушке и отцу вместе взятым». Я ничего не ответила. Это потом я стала разговорчивой, могла и восемь часов кряду, до утра, проговорить, а тогда помалкивала, чем приводила в ярость свою маму. Я не спорила и не возражала, но добиться от меня можно было только помощи по хозяйству, на моем внутреннем мире висел большой амбарный замок.

К ДС я всегда относилась хорошо, уважительно, доброжелательно и не винила его в том, что он не понимал: в одночасье я потеряла бабушку и деда, который теперь не только жил отдельно и далеко, еще и мама запретила мне с ним встречаться. Папа же исчез из моей повседневной жизни давно, в мои два года, появляясь раз в месяц, чтобы дать маме алименты и повидать меня. Но и тут произошла потеря. При жизни бабушки хулы на папу я не слышала и не подозревала, что это возможно, он занимал в моем универсуме место бога, который спускается изредка с небес и дарит игрушку. Даже придя в полную негодность, подаренный им некогда плюшевый мишка оставался предметом сакральным, и поползновения мамы выбросить его встречали жесточайший отпор с моей стороны. А тут на меня посыпались каскады богохульства.