Татьяна Щербина - Крокозябры (сборник)

Валериан Павлович Цфат был марксистом со стажем. Его увлек новыми идеями Георгий Валентинович Плеханов, переводчик «Манифеста», философ, политикой занимался, поэтому пришлось эмигрировать в Швейцарию. Невозможно же в России заниматься российской политикой. Там он создал группу «Освобождение труда», не без помощи Цфата. Валериан Павлович изредка навещал его, привозил деньги на поддержание дела. Зарабатывал отец хорошо, всегда был завален заказами, везде, где были реки, нужны были мосты, а его мосты были надежными. Виля с детства слышала, что «главное — запас прочности». И сама это повторяла, а год назад вдруг сообразила, что не вполне понимает, почему недостаточно прочности расчетной, зачем этот избыточный запас? Отец объяснил ей это тогда на примере: что у царя Николая было достаточно средств поддерживать и охранять свой режим, но неожиданная, в расчеты не закладывавшаяся, force majeure , мировая война режим опрокинула. Из монархий в этой войне те удержатся, у кого коэффициент запаса прочности не меньше пяти.

— Двойной — на войну, и на распространение марксизма тоже, пожалуй, двойной, — сказал тогда отец.

— А еще один? — спросила Виола.

— А еще один для уверенности в себе.

Папа был не только умным, он был еще и смелым. Эти два качества Виле и казались самыми главными, особенно смелость, которую ей самой никак не удавалось проявить. В гимназии самым ненавистным для Вили предметом был Закон Божий. Она знала от папы, что Бога нет, то есть бога нет, и на каждом уроке ее подмывало встать и сказать: «Бога нет», но вместо этого она послушно декламировала Священное Писание («священное» писание), чтобы не подвести отца. Он прятал в доме подпольщиков, могли бы прознать и прийти с обыском. И только в последние несколько месяцев Виола могла не таиться, но вместе с боженькой исчез сам предмет, и свое «отлично» в аттестат девица Цфат получила. С отцом же у нее возникло некоторое напряжение. Он симпатизировал меньшевикам, вслед за Плехановым, который приветствовал Февральскую революцию, тут же вернулся в страну, но про революцию, затеянную большевиками, говорил как про «безумную и крайне вредную попытку посеять анархическую смуту в Русской Земле». «Потому что дворянин», — фыркнула Виля и перестала уважать папиного гуру. Она была за смуту: «Порядок, вернее, порядки , мы уже видели». Папа произносил монологи, он вообще был велеречив и обстоятелен, но Виля перестала их слушать, замкнулась и завела собственную тайную жизнь со смутьянами. Когда же революция состоялась, Валериан Павлович принял ее. Он объяснял это тем, что «история сама знает, куда ей развиваться, наша задача — не удерживать ее в плену наших идей».

И вот розовое платье. Виля нехотя берет его, несет наверх, в свою светелку, и думает с досадой: «Я буду жить так, чтоб все было ясно и просто». У отца все перепутано: то он прячет в доме большевика Кобу, теперь ставшего известным в Петрограде под кличкой Сталин, то ругает Вилю за бунтарство и как ругает — цитирует покойного Витте: «Женщины являются носителями и вдохновительницами разрушительных идей». — «Мои соученицы — тоже?» — ехидничает Виля. «Не дерзи», — вот и все аргументы отца. Он признает, что Коба — великий человек. Сделал Баку цитаделью большевиков — будучи нелегалом, в постоянных ссылках и тюрьмах. Но у него и Плеханов — великий.

Отец — за Советскую власть, а Виля почему-то должна ходить в розовых платьях, быть «женственной» и «не якшаться со шпаной». Отец — марксист, но при этом якобы православный. Да верит ли он хоть во что-нибудь? В «ход истории»? Нетушки. Виля достала свою красную сафьяновую тетрадку, куда каждый день записывала откровения из своих кумиров: Маркса, Энгельса, Ленина вперемешку с собственными мыслями. У нее был толстый шестигранный карандаш, наполовину синий, наполовину красный. Красным она записывала слова великих, синим писала от себя. Сейчас подумала: сегодня я стала взрослой, чтоб этот день отметить, можно и самой написать красным. Записала: «Историческая неизбежность — обман. Зачем тогда бороться и что-то делать, если все равно плывешь как щепка по течению истории?» Стоя на построенных отцом мостах, она много этих щепок видела сверху, и река никогда не меняла течения. Щепки не выбирали направления, а человек выбирает. «Чья воля сильнее, тот и побеждает», — приписала она, подумав. «Воля — главное», — хотела она завершить мысль, как вошла горничная.

— Виола Валерьяновна, пора одеваться и причесываться.