Татьяна Щербина - Крокозябры (сборник)

Андрей, как и мать, держался в стороне от происходящего. Когда Виля с жаром рассказывала ему о «дьяволятах», он слушал, даже давал советы, но то, что Виля понимала под «настоящей жизнью», его не занимало. Учился он хорошо и, в отличие от Вили, рисовал бесподобно, все время что-то конструировал и мечтал стать изобретателем. Его завораживал технический прогресс.

— Посмотри вокруг, электричество! Представь, мир станет другим, если его осветить электролампами! Вечером город будет светиться, можно будет не со свечой сидеть, а гулять сколько хочешь. Это победа над Солнцем, независимость от темноты, а ты все «большевики-меньшевики» (он передразнил), да человек уже летать может как птица — ради этого стоит жить.

— Виола, Андрей, спускайтесь, — прокричала снизу Нина Петровна.

За ужином были две пары родительских знакомцев с отпрысками, вышеупомянутый Жюль, все поздравляли и напутствовали Виолу, и она забылась бы в этом всеобщем выражении любви к ней, только отец опять начал про Плеханова, что болен очень и надо бы съездить в Петроград навестить, а мать возразила, что скоро им собираться в Москву, и в Петербург, в смысле Петроград, они вряд ли раньше Рождества, в смысле начала следующего года, успеют. «Доживет ли», — вздохнул отец. Плеханов умер через неделю после этого вечера. Жюль делился впечатлениями. Что в России все бурлит, а у них в Швейцарии раз навсегда заведенный порядок, и что он тоже хотел бы вступить в революционную партию, потому что иначе жизнь проходит мимо. Вдруг зазвонил дверной колокольчик. Отец встрепенулся, гостей больше не ждали, а нежданных гостей он исторически опасался.

В гостиную вошел черноусый молодой человек, Виля встречала его раньше, порученец Зевина. Извинился за вторжение: «Велели без промедления передать девице Цфат вот это», — и он достал из внутреннего кармана пакетик. Протянул, просил расписаться в получении. Виола развернула — это был партбилет. Виола бросилась целовать черноусого, прыгала от радости, прическа растрепалась, щеки зарделись, счастью не было предела. Виля так же страстно поцеловала папу, мать, брата, всех гостей и даже Жюля, на которого нарочно не смотрела до сих пор, опасаясь сватовских козней.

— Торжественно объявляю: я — член партии. Налейте мне вина, не соком же чокаться за такое событие! Я всех вас люблю!

Виля протянула билет отцу. Он открыл и прочитал: «Цфат Вилен Валерьянович. Родился 21 мая 1901 года».

— Это про кого, Виолочка?

У Виолы слезы навернулись на глаза. Почему так: получаешь что хочешь, но в таком вот неправильном виде, с опозданием, еще и вранье, которое нужно было год назад, теперь курам на смех. Ей сегодня и так шестнадцать.

Валериан Павлович быстро нашелся, как исправить положение.

— Что ты, дочурка, это же комплимент. Они просто решили, что ты не девочка, а настоящий товарищ. Они же не знают, что наша девочка — боец, и потом дата выдачи тут — апрель семнадцатого, они думали, что ты еще год назад закончила гимназию!

Все пили, поздравляли. С билетом, потом опять с днем рождения.

— Виола наша не только закончила гимназию, хотя была моложе всех барышень, но и получила золотую медаль, — напомнила Нина Петровна.

— Теперь золотая медаль — это стыдно, — вдруг выпалила Виола, — да и дали мне ее потому только, что в живых остались одни двоечницы.

Вот я и родилась. С сомнением, но родилась. Почему умершего провожают плачем, а новорожденного встречают ликованием? Людям приятно, когда к ним присоединяются, и они не сомневаются, что находиться в их обществе — счастье. Не знаю, куда выталкивает смерть, но рождаться вовсе не радостно: акушерки ждут, когда новорожденный издаст крик ужаса, заплачет — тогда и начинают радоваться, крик значит, что младенец жив. А младенец все плачет и плачет, и пока растет, взрослые обучают его владеть собой, то есть приспосабливаться к жизни и не плакать. Он постепенно научается. В этом и смысл.

«Не грусти», — песня, которой мы ободряем друг друга. Но главное — освоить методику отвлечения себя от чуждости жизни. Сначала это погремушка, потом мишки и куклы — игрушечные люди и звери. Смотри, малыш, какие они симпатичные, плюшевые, фарфоровые. Их можно положить на подушку или бросить на пол — они подчинятся, ты — бог для них. Можно разобрать на части, разорвать, расколошматить. Для мальчика — игрушечные автоматы и пулеметы, чтоб он знал, какие у него есть защитники в этом мире. Можешь, малыш, расстрелять всех подряд.