Татьяна Щербина - Крокозябры (сборник)

Это заявление было возмутительным: я только получила все документы, обожала Париж, жизнь налаживалась, и я собиралась поселиться здесь навеки.

— Во всяком случае, добровольно я отсюда не уеду. — Ни в чем я не была сейчас уверена так, как в этом.

Он настаивал:

— Уедете, причем совершенно добровольно. Кто-то из ваших близких очень тяжело болен, — довершил он.

«Это и вовсе общие слова», — отметила я про себя. «Кто-то из близких», а мало ли кого можно так назвать, всегда может оказаться нездоров. У меня же в студенческие времена был опыт общения с «парапси» и ясновидящими, я даже собиралась сделать изучение ясновидения своей профессией, так что меня было не провести. Да, именно так высокомерно я, бедная сиротка, и думала: «Меня не провести». Молодой человек протянул мне свою визитную карточку, его звали Дени.

Раздосадованная тем, что Дени ни слова не сказал о Мешане, я двинулась дальше по залам, как вдруг в толпе снова пересеклась с ним. «На самом деле у вас сейчас нет других проблем, кроме здоровья вашей матери», — выпалил Дени, будто отвечая на мой немой вопрос. Через две недели мне позвонила из Москвы мамина подруга, которая навещала ее почти каждый день: мама умерла. Я собиралась лететь сразу же, но подруга позвонила еще раз и сказала, чтоб я немного повременила. Я не понимала, да я вообще уже ничего не понимала, но для убедительности мне позвонил и мой ближайший друг, который тоже часто наведывался в больницу. И он попросил меня приехать чуть погодя, через недельку, к похоронам.

— Понимаешь, хирург, тот самый, умер от разрыва сердца прямо в отделении, на работе, спустя пару часов. Панихида будет в один день, в одном морге.

— Как? Этот пышущий здоровьем жизнелюб умер?

— Да, и есть в этом что-то мистическое, — сказали мне оба, и мамина подруга, и мой друг.

Подруга жаловалась, что отвратительно себя чувствует, прямо умирает, и кажется ей, что мама хочет кого-то забрать с собой, видимо, ей одной страшно, и лучше бы мне быть пока поодаль. Так вот что говорила цыганка: в 1939 году мама тяжело болела и чуть не умерла, а умерла вот в 1993-м. Я то понимала, то не понимала, что произошло. В обоих случаях земля уходила из-под ног, удалялась, оставался торчащий осколок — скала, на вершине которой, на узком пятачке, была я. А пятачком этим был Мешан.

В тот же день Мешан вернулся с каникул. Веселый, довольный. И отдал мне ключи. У него был комплект ключей от каморки Оболтуса. Сказал, что должен меня оставить: жена вернулась с твердым намерением засесть в резиденции, где должен быть и он, иначе она все расскажет его начальству, его отзовут, дочери проклянут, в общем — не может он. Я стала умолять его оставить себе ключи. Потому что если у него ключи — это надежда. Надежда на продолжение жизни, иначе, если нет пятачка, я упаду со скалы. Я перестала есть, совсем. Никакой кусок не лез в горло. Мешан передумал и прибежал уже на следующий день. Из его рук я поела. Потом он снова понял, что у нас нет будущего. Потом, что будущего нет без меня. Я опять поела. Приехал на побывку к родителям Оболтус. Застал Мешана, после высказал мне свое презрение: «И ты туда же, нашла себе старого козла». А он всего-то и был старше на пятнадцать лет, и лысина его с пушком казалась мне самой красивой прической на свете. Оболтус же в Москве нашел себе сердобольную ровесницу, переехал к ней жить, она его кормит, потому что работы в Москве нет, никому больше не нужны стихи, на которые он очень рассчитывал, никто не хочет изучать французский язык. В общем, если я собираюсь оставаться в его каморке, отныне я должна ему платить арендную плату.

Днем я держалась, а ночью не могла оставаться одна дома. Французские поэты, которых я переводила за стипендию, оказались очень добрыми: они по очереди приходили ко мне на дежурство — ночевать. На одну ночь никого не нашлось, и я прогуляла ее на улице, до рассвета. «Непонятно, — говорили поэты, — на улице реально опасно, ночью там одни бомжи, маньяки, наркоманы и нелегальные иммигранты. Могут ограбить, изнасиловать и даже зарезать. Дома же замки, замки, замки…» Я не боялась людей, замки мне были сейчас нужны только для того, чтобы Мешан держал у себя ключи. Просто когда я была одна, после полуночи мне становилось трудно дышать, развивалась настоящая асфиксия. В моем измерении возникала пробоина, и в нее втекали другие миры, с которыми я не умела совладать.

Прошли шесть дней, на седьмой я вылетела в Москву. Когда и как вернулась — не помню.