Давид Фонкинос - Наши расставания

Куда она направлялась? Мы ползли на четвереньках между могил, как доисторические животные. Вдалеке виднелась толпа людей. Я не заметил, что Алиса остановилась, и врезался в нее. Мы поднялись на ноги, помогая друг другу, чтобы снова не упасть. Мы служили друг другу костылями. Наверное, решили мы, надо до них добраться, до этой сплоченной группы. Убаюканные кладбищенской атмосферой, мы уже не соображали, где находимся. Ярко светило солнце, не давая нам протрезветь. Оно напомнило мне жаркий день нашей свадьбы. Я остановил Алису.

— Что ты? — спросила она.

— Я хочу сказать тебе «да».

Она поцеловала меня. Надо было двигаться, двигаться вперед, к единственной видимой цели — человеческому скоплению. Вскоре мы очутились среди скорбящих. На нас оглядывались. Я видел заплаканные лица женщин, и Алиса тоже их видела, но, подозреваю, смутно, перед глазами все плыло, чем дальше, тем больше, и черное вполне могло оказаться белым, так что Алиса вдруг закричала:

— Здоровья молодым!

— Здоровья молодым! — подхватил я.

К нам подскочил какой-то мужчина и начал решительно теснить нас прочь. Он был ужасно здоровый, просто великан, и схватил нас обоих за руки.

— А в чем дело? — спросили мы.

Он объяснил, что здесь хоронят человека и нам должно быть стыдно. Тогда Алиса крикнула:

— Здоровья мертвецам!

Я хотел присоединиться к ее возгласу, но в тот самый миг, когда я открыл рот, на мою челюсть обрушился мощный удар, и я упал.

Несмотря на отключку, я понял, что меня куда-то несут. В себя я пришел в полицейском фургончике. Алиса сидела напротив. Мы с ней — два преступника, два прогульщика, застигнутые средь бела дня. В комиссариате нас заперли в вытрезвителе. В голове у меня немного прояснилось, и я сказал:

— Нехорошо как получилось.

— Ой нехорошо, — подтвердила она и, не сдержавшись, прыснула.

— Алиса, умоляю, не смеши меня! И так все болит.

Она наклонилась к моему лицу, обозреть причиненный ущерб. Рот был полон крови, и челюсть распухла.

— Тебе зуб сломали, — доложила Алиса.

— Который? — тут же вскинулся я.

— Наш, Фриц. Третий верхний. Ага, точно, он и есть.

Мы застыли пораженные. Все опять сводилось к зубам.

К вечеру нас выпустили. На город, больно стукнувшись, пала темнота. Алиса ушла — куда-то вдаль, в неизвестном направлении, и я потерял из виду ее спину. Я вернулся к себе и принял две таблетки снотворного. О том, чтобы на следующий день засесть за работу, не могло быть и речи. Ближе к полудню я выбрался на улицу. И только тут заплакал. Плакал я недолго, всего несколько минут, но слезы принесли мне облегчение. Зашел в магазин игрушек, потом в книжный, потом в лавочку, торговавшую дисками. Я увидел диск Этторе Сколы «Мы так любили друг друга» и подумал: «Мы столько расставались друг с другом». Я долго стоял, разглядывая его обложку и вчитываясь в название. Вот бы оказаться там, мечтал я, вот бы спрятаться в нем, в итальянском фильме семидесятых.

Писать о Шопенгауэре — не лучший способ поднять и без того паршивое настроение. Всю жизнь я лелеял замысел этой книги, которую, наверное, так никогда и не напишу. Сейчас-то можно честно признаться. Это все равно что собирать чемоданы, да так никуда и не уехать. Я хотел написать пятитомный труд, а может, десятитомный, а может, тридцатидвухтомный, и все о Шопенгауэре, почему бы и нет. Почему бы не мечтать до бесконечности о своей жизни, как и обо всех жизнях, которых я коснулся и о которых упомянул, а своя собственная, что ж, она проходит, я чувствую, как она проходит, коленками чувствую, по тому, как они потихоньку ржавеют, молча, ничего не говоря, и мне порой кажется, что старость — вот она, совсем рядом, как случайно встреченный друг детства. Неужели мы все обречены подводить итоги? И что я должен думать о своей жизни сегодня, когда мне уже сорок, если единственной стоящей вещью, единственным, что я по-настоящему познал, была утрата счастья?

Я по-прежнему работаю в «Ларуссе». После долгих колебаний, повинуясь абсолютной внутренней необходимости пить кофе не в одиночестве, а в компании (хоть с немым уборщиком), я вернулся на штатную должность в издательство. Я один из самых старых сотрудников — двадцать лет стажа, — и коллеги между собой называют меня Памятником. Парадоксально, если учесть, что больше всего на свете я хотел бы забыть все, что со мной здесь произошло. Работа у меня такая, что на знакомства с женщинами особенно рассчитывать не приходится. Иногда появляются молоденькие стажерки, но я чувствую себя таким старым, что даже и не пытаюсь за ними увиваться. Правда, у меня было несколько связей, в том числе одна, продлившаяся два года, — с матерью приятеля моего сына. Заводить детей довольно выгодно с точки зрения устройства личной жизни. Школьные родительские собрания — настоящее гнездовье супружеских измен.