Давид Фонкинос - Наши расставания

Также мне предстояло узнать, что у Селины Деламар все сложится совсем иначе. Истинной виновницей происшедшего коллеги сочли именно ее, со злорадством разрушившую счастье симпатичной молодой пары. Вскоре ее положение в издательстве сделалось невыносимым. Когда она подала заявление об уходе, никто ее не отговаривал; мало того, некоторые сотрудники, наотрез отказавшись иметь с ней дело, прямо подталкивали ее к этому шагу. Так она исчезла с горизонта. Больше о ней никто ничего не слышал. Кроме меня, но это произошло уже гораздо позже и при самых удивительных обстоятельствах.

Я выпил вишневого ликера. Рановато, конечно, но мне было необходимо прийти в себя. Рассортировав галстуки, я уложил их в багажник древней машины Ролана. Старушка доживала последние дни, и меня даже посетило предчувствие, что в день, когда будет продан последний галстук, она окончательно откажется трогаться с места (интуиция меня не обманула). Отправляться в путь в свадебном костюме я не мог, поэтому переоделся в то, что нашлось в стенном шкафу. Как ни удивительно, у нас с Роланом оказался один размер. Разумеется, наши вкусовые предпочтения совпадали не во всем: по-моему, за последние три десятка лет он ни разу не освежил гардероб. Я примерил коричневый вельветовый пиджак с кожаными заплатами на локтях. Наверное, в этом и заключается секрет исключительной носкости одежды: следует ставить защиту на трущиеся части. К пиджаку я подобрал не слишком выбивающиеся из общего стиля брюки. И почувствовал себя новым Роланом Дютилем.

Всю дорогу я думал о нем, о том, как он обрадовался бы, если бы узнал, что его галстуки не постигнет судьба брошенных детей. Итак, я пустился на поиск шей по незнакомой мне Бретани. Хуже того, я не владел профессиональным жаргоном и понимал, что придется импровизировать. Зато у меня имелся крупный козырь — я знал много сложных слов, а это необходимо, если хочешь что-нибудь кому-нибудь продать. Потенциального клиента надо ошарашить знаниями, выходящими за пределы его компетенции. Я мысленно упражнялся в искусстве продажи, еще не подозревая, что оно не стоит и выеденного яйца. Все, что требовалось для успешной торговли в здешних условиях, это здоровая печень и умение с улыбкой глотать бесчисленные рюмки сливовой водки, которые вам подносят.

Да, я действительно вцепился в эти галстуки как ненормальный, но разве у меня была альтернатива? Каждый вечер, пересчитывая их и раскладывая по кучкам, я видел, что их количество уменьшается. Случалось, я вступал с ними в беседу, хотя точно знаю, что не спятил. Иногда прохожие на улице шушукались за моей спиной, наверняка сплетничали, зато во многих домах меня угощали аперитивом. Постепенно я превращался в деталь пейзажа, пусть и не лишенную странностей. Но, строго говоря, человек, зарабатывающий себе на хлеб в поте лица, никогда не вызывает настоящей подозрительности. Вскоре все привыкли к тому, что я в любую погоду объезжаю на машине каждую улочку и каждый проселок в поисках свободной шеи.

Трудно сказать, как долго все это продолжалось. Знаю лишь, что однажды я остался с одним-единственным галстуком. Последним. Я испытал одновременно и большое облегчение, и ужасное беспокойство. Я положил его перед собой, и мы вместе позавтракали. Этот клочок ткани знаменовал конец целой эпохи — эпохи восстановления. Это был черный галстук в белый горошек. До сих пор никто не захотел его купить, и мне было за него почти обидно. Я мог бы оставить его себе, но это было бы нехорошо: я не имел права ломать его судьбу, а его судьба заключалась в том, чтобы быть проданным. Следовало тщательно продумать маршрут своей последней поездки. На ум пришел один дом, он давно привлекал мое внимание, но я все никак не решался туда заехать. Почему? Трудно сказать. Это было нечто вроде старинного поместья, и у меня при виде его всегда возникало чувство, что там, как бы лучше выразиться, что-то происходит. Что именно, я понятия не имел, но точно помню, что, глядя на него, думал: не стоит докучать его обитателям.

Но нынче все изменилось. Последний галстук заслуживал особого обращения. Этот дом казался идеальным вариантом. С чемоданом в руках я вошел в ворота. Финальная сцена спектакля, мое прощальное турне. Я шел медленно, ощущая мифологический смысл момента, пока не добрался до двери и не постучал. Я слышал, что в доме кто-то есть, хотя находившийся там человек почти не производил шума. Но мои уши, с недавних пор привыкшие к тишине, обрели небывалую прежде остроту слуха. Да, в доме кто-то был, и я постучал еще раз, уже более настойчиво. Мне открыла женщина. Лет двадцати, со стянутыми — на мой взгляд, слишком туго стянутыми — волосами. Она посмотрела на меня своими огромными глазами и, поскольку я временно утратил дар речи, спросила: