Валерий Баранов: Жили-были други прадеды

Мою многозначительно-загадочную мину она воспринимает всерьез, неотрывно смотрит на меня, раскрыв глазищи и забывая хлопать ресницами:

— Ну?!

Хочется брякнуть: «Баранки гну!», — и вдруг становится ее жалко. Ведь совсем еще ребенок, хотя всего лишь на год моложе меня. Я на минутку почувствовал себя старым-престарым перед ней, даже возникла какая-то мудрая мысль, которая сразу же успокоит ее и обрадует, но мысль, не прояснившись, пропала, я остался снова беспомощным и из-за всего этого разозлился — на себя и на всех.

— Чего — «ну»? Терпи. — Я подумал немного и добавил: — Терпи и жди. Жди и надейся. — Еще немного подумал и еще добавил: — Как все женщины мира испокон веков.

Теперь она смотрела на меня, как на самого распоследнего дебила.

Потом опустила ресницы, видно, разглядывая мои или свои туфли. И длилось это, кажется, нескончаемо… Вдруг всё резко изменилось в ее лице, она снова просияла, будто я — не я, а солнышко ясное, и заговорила, принижая голос:

— Вовчик, радость моя… Отвези меня к нему, вот прямо сейчас, не откладывая, у меня деньги есть с собой, я тебе и на обратную дорогу дам, это ведь не так и далеко, правда? Ты к вечеру успеешь домой вернуться, давай, а, Вовчик, миленький…

— Успеть-то, может и успею… если постараться, — растерянно как-то забормотал я, — но ведь я тебе уже говорил, что он не хочет, чтобы ты там показывалась, и велел мне не пускать тебя…

— Ага, Вовчик, значит, ты знаешь, где он прячется, — возликовала она, — а трепался прошлый раз, что только мать знает!

Вот зараза хитрая, поймала-таки меня, простофилю! Придётся принимать удар. Я изобразил хмурость, даже мрачность, добавил решительности и заявил:

— Да, трепался. И что? Нельзя же всякой мелюзге доверять тайны, доступные только серьезным людям.

— Ах, так! Вот, значит, как!

— Послушай, деточка, — я наслаждался мелкой местью, — ну пораскинь мозгами, если таковые ещё остались в наличии, ну зачем ты нужна ему именно там? Здесь — да, нужна. А там? Чащоба, комарье, волки бегают, змеи ползают. Он, может, в дупло старого дуба залез и ружье выставил, а ты что, вокруг дуба будешь бегать или на ветку залезешь?

— И залезу? Подумаешь!

— И будешь сидеть, как сова. А писать захочешь?

— Подумаешь! Да прямо с ветки, вместо дождичка.

Мы уставились друг на друга, видимо, одновременно представили себе «дождичек» и расхохотались.

Что было делать? Перед Иркой не устоишь, она уже хорошо чувствует в себе какую-то таинственную властную сущность и пользуется ею в сугубо личных интересах, эгоистка. Захотелось ей в дупло к возлюбленному Кольке, и всё — подавай дупло!

И она повела меня в кафе, закормила мороженым, зачаровала глазищами и голосом, нарасставляла ловушек и выпытала у меня все тайны. Лопух! Совсем забыл, что я уже старым стал недавно.

Но всё же, тут я настоял, мы договорились так: когда у нас дома всё прояснится, я позвоню ей, сообщу решение предков, а уже потом мы с ней махнем в лес, к тому месту, где устроился Колька. После приятных пыток, которым я подвергся, она, наверное, и смогла бы его найти сама, но я ее запугал, пригрозил, взял железное слово, что без меня она и шагу не сделает, и успокоенный, сытый, слегка торжествующий от того, что все-таки стихию вправил в нужное русло, побрел потихоньку домой.

А деньги ей, оказывается, недавно подарили ко дню рождения предки (отец с матерью, две бабушки, два дедушки и сколько-то там теток и дядек — все скопом на одну именинницу, приличная сумма получилась), подарили с пожеланием здоровья и разрешением купить всё, что ей вздумается. И то сказать — единственный ребенок!

Я шел из магазина и возле дома услышал знакомые, но редко звучавшие слова:

— Приветствую тебя, Владимир Дмитрич!

Под старой рябиной стоял высокий сухощавый человек, в обыкновенной серой рубашке и таких же штанах, с коротко стриженной, седоватой головой, загорелым лицом, поднятой вверх правой рукой.

Для меня он был необыкновенным чуть ли не с третьего класса.

Дядя Сева!

Но какой же он «дядя», если относился к нам с Колькой просто как к младшим товарищам, «корешкам», так он говаривал, и мы с ним были, конечно же, на «ты» и тоже считали его чуть-чуть старшим, но другом, да так оно и было в действительности — если о дружбе.

А вот насчет «чуть-чуть старше» — тут большая закавыка. Он нам не дядя и даже не дед.

Он — прадед!

Хронологически он как бы и не вписывается в поколение наших прадедов, да и в племени дедов еле удерживается — вполне сгодился бы в сыновья деду Володе. Он моложе «дяди» — деда Жени, ему чуть за пятьдесят.