Не будешь же объяснять им, что на сотую долю секунды в моей сто двадцать третьей извилине возник образ хорошего дядьки, начальника госпиталя, который всё разводил руками перед матерью, а отец вдруг сделал то же самое, правда, всего один раз, но ведь развел же руками, когда она сказала: «А я — мать!» И уже во вторую сотую долю секунды из моей сто двадцать четвертой извилины вырвался этот гнусный смешок. Ясно, что не ко времени, но попробуй тормознуть извилину даже с космической скоростью, если у нее суперсветовая.
— Шёл бы ты, Вова, к своим паяльникам, — тихо сказал отец.
Я пулей выскочил из гостиной, как называли мы большую комнату, пошел на кухню, поставил подогреть чайник на газе, намазал кусок черного хлеба «Рамой»-пилорамой, густо посолил (почему-то люблю соленое масло), разбавил старую заварку чая кипятком, сахар не стал класть (с солью-то?!) и ушел с кружкой и бутербродом в свой угол в нашей бывшей «детской». Странно я устроен: как только станет муторно, сразу жрать хочется.
Никакой логики.
Одни рефлексы.
Чтобы ещё больше отвлечься, я хотел запустить в «видаке» американский боевик, но рука нащупала книжечку Алкаша, давно уже застрявшую у меня среди кассет, она по формату почти не отличалась от них.
Полистал, наткнулся на знакомые места.
«…Серёга проснулся на рассвете, — писал Алкаш, — в густой и медленной волне свежести и здоровья, словно выплыл из своего глубинного, просвеченного солнцем сна, и потому счёл возможным глубокомысленно изречь внутрь себя: «Всё-таки я умею хорошо выспаться, когда захочу!» Не каждое утро это случается с человеком, отшагавшим далеко за сорок…»
Дед Серёга сейчас на пенсии, живет на даче с бабкой Оксаной. Могут сегодня приехать к нам.
«… поскольку у Серёги привычка спать вместе с женой, то она (она — это бабка Оксана, а не привычка, ох и стиль!») на мгновение проснулась, отметив его вставание, — ей на работу к девяти, а ему к семи…
Времени хватит и на душ, горячий впеременку с холодным, и на крепкий чай после бутерброда — это уже в кухонном кресле, с сигаретой (дед давно бросил курить), в тишине и тихо-радостном уединении…»
Дальше там скучные описания и рассусоливания — их пропустим. Затем: «… вгонял в себя обжигающие иглы огня и льда, хотелось орать что-то ликующее (дед под душем)… прошел на кухню походкой молодого тигра (хе-хе!)… свежайшего и крепчайшего чаю… в дверь позвонили… Серёга Краюхин вздрогнул (Краюхина выдумал Алкаш, у нас другая фамилия)… шагнул открывать и вдруг обнаружил, что он нагишом, — весело хмыкнул, накинул на себя с вешалки плащ и открыл дверь…»
Вот здесь начинается про отца с матерью.
* * *
«… Порог переступил высокий парень в солдатском мундире, под сдвинутым чуть косо козырьком новенькой фуражки улыбалось родное лицо. Краюхин отступил еще шаг назад, дёрнулся к сыну, но плащ коварно пополз с плеча, и Краюхин рванулся в глубь коридора, к спальне, выдохнув «счас, минутку, момент, айн-цвай» и успев схватить взглядом нечто странное, а именно: за солдатским погоном возникло еще одно юное лицо и, кажется, девичье.
В спальне жена уже сидела в постели — услышала-таки звонок, — глазами спрашивала и по лицу Краюхина что-то уловила:
— Ну что там? Что?
Но он и ей забормотал «счас, айн-цвай», сбросил плащ, стал натягивать спортивное трико, а она, хотя и встревоженная коридорной неведомостью, не удержалась от привычной едкой заботливости:
— Опять ему приспичило воздушные ванны, старый козел, а потом его радикулит скособочит.
— Я тигр, а не козел. — Тут он влез наконец в рубашку. — К тому же молодой тигр. А в коридоре, между прочим, Димыч стоит.
Хотел он добавить «И не один!», хотел, но увидел ее лицо и лишь кинул на ходу:
— Ты спокойнее…
В коридоре у него мелькнуло спасительное: «Может, это медсестра его сопровождает, все-таки дальняя дорога и вообще…», а сын уже притянул его к себе, вроде бы и по-мужски грубовато-крепко, но Краюхин ощутил и его еще детскую стеснительность, и неловкость поцелуя где-то возле уха.
— Знакомься, отец, это Светлана, — сказал Димыч, и эта девушка с резким лицом напряженно-уверенно протянула руку. Краюхин осторожно взял ее. Вот тут Димыч и обронил то, чего ожидал уже и опасался услышать Краюхин:
— Моя жена.
Светлана благодарно улыбнулась ему, с той же улыбкой качнулась к Краюхину, вдруг ловко чмокнула его в щеку, и отпрянула, и снова напряглась — взгляд ее беспокойно мерил глубину коридора, и черты лица нежно твердели. Краюхин оглянулся — приближалась Оксана, а Димыч навстречу ей.
Читать дальше