Валерий Баранов: Жили-были други прадеды

Колька, самой собой, ринулся на защиту родных извилин, но доказывать он умеет строго логично, а какая же логика у мешка, набитого купюрами, а не извилинами. И получилось: «… извините, до проходного балла он недобрал, к тому же он, извините снова, с претензиями на гениальность, с амбициями, знаете ли, а у нас не пансион для гениев…»

— Да чтоб их всех в анальную бездну! — мать это вымолвила, конечно, не в институте, а в своих кругах, так сказать, и не раз, и не два… Толку-то!

Колька до весны устроился в ателье по ремонту телеаппаратуры — во! Времечко было! Уж сколько мы наворовали оттуда запчастей дефицитных и по разрешению уволокли десятки устаревших «ящиков» — нам все сгодится, тут мы оба жадюги. Но, если по чести, то Колька все это с лихвой отработал, чуть ли не сутками сидел там с паяльником и тестерами — из интересу, а платили-то ему хренушки, временный же, до армии у них кантуется.

А дальше известно что — «пришла весна, запели соловьи, и девушки…» Кстати, у Кольки тогда то ли не было «своей тёлки» (ах, извиняйте, граждане; и матушка — прежде всего мать — сказала бы: «не тёлки, а ладушки», отец: «ну зазнобы там или…», а я бы и «лярвы» не постеснялся, или ещё как; но Колька и «лярва» — это строго логически несовместимо), то ли не было у него этой самой, то ли уж настолько таился от нас… Словом, пришла весна, и Кольку провожали в армию несколько девушек, и мы, родня, гадали, какая же из них…

Проводили.

А через три месяца, или даже больше, мать забрала его оттуда, из армии, вернее — выкрала!

Мать набирала номер телефона, слушала — долгие гудки, не подходят! — тюкала трубкой в телефон и злилась:

— Куда запропастился Женька, не звонит, не едет!

Без дяди Жени разговора не будет, он — «голова»! Он — кандидат наук, технических, конечно, по его лицу и всему облику видно, что другие науки к нему и на версту приблизиться не смели или не захотели. Он как бы ученый, но всю жизнь при заводе своём, и доктором наук не станет, потому что не дадут, а может, и «не дадено». Да и не надо. Отец на том же заводе все станки прошел, техникум окончил заочно, а мастером работать не хочет. И не надо. Слесарем-ремонтником выгоднее.

— Дядь Женя, кажется, собирался к какому-то другу заехать, — вдруг вспомнил я. — Это где-то в частном секторе, там телефонов, как в тундре, на каждом шагу.

— Далась эта тундра твоему дяде Жене.

Мать ворчит не по адресу. Во-первых, дядя Женя не «мой», а скорее, Колькин, к у них и мозги из одного теста, и «крыша», если «едет» (а случалось не раз по техническим закавыкам), то уж едет точно по одним и тем же салазкам и виражам. Во-вторых, чтобы не путаться в родословии, надо бы звать его не дядей, а дедом Женей. Это он матери дядя родной, а она, естественно, его племянница, но они и возрастом не слишком разбежались, и росли вместе, в одной почти семье, как брат и сестра. Какой уж там дядя — для матери-то. И нам с Колькой, — какой же он «дед», если с первых своих слов мы его звали дядей Женей.

Другое дело — «дед Володя», старший, даже очень старший брат дяди Жени. Мы с Колькой его плохо помним, я так и вовсе — лишь по рассказам да фоткам. Он успел еще повоевать с немцами, правую руку на фронте оторвало и в легкие ранило — в один миг, так он левой так насобачился, почерк у него круто вправо тянул, к бывшей руке, и самокрутку, говорят, сам свернет и прикурит, и гвоздь в стену забьет. С гвоздем как раз проще всего (хотя многие не верили, пока сами не поглядели), он смастерил себе зажим, легкий, но упругий и длинный, с пружинкой, конечно, берет в зубы один конец, в другой гвоздь вставляет, зубами стиснет — гвоздь держится, он его к стенке приставит, молотком бац — и гвоздь свое место нашел, а дальше — пустяки.

И дети у него остались, трое, и в воспитании их тоже не обходился без всяких там зажимов и приспособлений. А умер от раны. Вернее, так: простудился, воспаление легких; рана, видно, ожила, чуть ли не год по больницам маялся, («сердешный», — говорила бабка, — хотя сердце у него было ещё крепкое, потому и выдержал год), никак не выздоровеет, все хуже и хуже. Наконец, решили операцию сделать, вскрыли — а там везде рак… Суток после операции не прожил, видно, понял всё — ну, и жить не захотелось.

Такой вот был дед Володя.

И был ещё один заметный дед — Партизан. Отец деда Володи. У нас с Колькой этих дедов и прадедов с их бабками, конечно, — пруд пруди, и живых еще, и ушедших, и по прямой линии, и по боковым, и о каждом в родне чего только ни рассказывалось, телега с возом всяких историй, но — то истории. А дед Партизан с дедом Володей — это уже как бы и легенды…