Фрэнсис Мэйес - Под солнцем Тосканы

В восхитительном сытом отупении, которое наступает, когда разрезана последняя груша, последней хлебной корочкой собраны последние крошки горгонзолы и последняя капля вина вылита в стакан, можно поразмышлять — если есть к тому склонность — о своём месте в великом коллективном бессознательном. Вы делаете то же, что и все в Италии: за миллионами столов миллионы стульев отполировываются миллионами задов. Над каждым столом витает облако мошкары. Конечно, есть и исключения. Дежурные на парковке, официанты, повара, а также тысячи туристов, многие из которых уже совершили типичную ошибку: в одиннадцать утра съели два куска большой пиццы с колбасой и теперь не способны ничего взять в рот. Они бродят по жаре, заглядывают через щели жалюзи на витрины магазинов, тщетно толкаются в двери соборов, сидят на бордюре фонтанов, листая карманные путеводители. Откажитесь от утренней трапезы! Я сама раньше заблуждалась. В семь вечера, когда воздух ещё горяч, а пятки стёрты сандалиями в кровь, трудно будет отказаться от дынного мороженого. Люди, уступившие утром своему аппетиту, запросто могут съесть ещё один кусок пиццы, на этот раз с артишоком, по пути в отель; зато потом, в девять вечера, когда вся Италия сядет за стол, их желудок даже не забурчит от голода. Он забурчит значительно позже, когда все хорошие рестораны уже будут переполнены.

Мы можем придерживаться иного режима, нежели принятый в Тоскане, но после долгого ланча на открытом воздухе вряд ли кто усомнится в целесообразности сиесты. Поверьте, в середине дня имеет смысл на три часа провалиться в никуда. Самое лучшее — взять вон ту книгу с трактатом Пьеро делла Франчески, пойти в дом и погрузиться в чтение.

Я хочу, чтобы наш стол был деревянным. Мой отец по пятницам приглашал на обед своих друзей и сослуживцев. Повариха Уилли Белл и моя мать расставляли длинный стол, покрытый белой скатертью, во дворе под деревом пекан и подавали гостям жареных цыплят, приготовленных прямо тут, на нашем кирпичном барбекю, картофельный салат, бисквиты, чай со льдом, фунтовый кекс, бутылки джина и коктейль «Южный комфорт». Полуденная трапеза часто затягивалась до ночи и заканчивалась тем, что шатающиеся мужчины, взявшись за руки, начинали петь, причём пели медленно, и казалось, будто в магнитофон вставили кассету с лентой, покоробленной под жарким солнцем.

В Брамасоле мы поначалу пользовались рабочим столом, оставленным прежними владельцами, но в моём воображении под сенью пяти лип мы сидели за совершенно другим. На базаре я купила длинные, до земли, скатерти, чтобы не занозить коленей, купила салфетки в тон, и мы стали сервировать стол друг для друга: ставить на стол кувшин с маками и синими васильками и наши жёлтые тарелки, сделанные руками местных умельцев.

Моё представление о рае — это два часа ланча с Эдом. Наверное, в прошлой жизни он был итальянцем. Здесь он начал энергично жестикулировать, чего раньше за ним не водилось. Он и дома не прочь что-нибудь приготовить, но тут просто ушёл в стряпню с головой. Для ланча он берёт пармезан, моцареллу, немного пекорино, красные перцы, салат, сорванный с грядки, местную салями с укропом, ломти pane con sale (этот хлеб не считается здесь традиционным, потому что в нём есть соль), ветчину, помидоры. На десерт — персики, сливы и мой любимый арбуз, называемый тут minne di monaca — груди монашки. Он выкладывает на доску для резки хлеба сыры, салями, перцы, а на тарелках подаёт первое блюдо — классическую закуску: нарезанные помидоры с базиликом и моцареллой, сбрызнутые маслом.

Тень лип защищает нас от полуденного зноя. Поют цикады, а значит, уже середина лета. Вкус помидоров такой насыщенный, что мы не находим слов, чтобы выразить своё восхищение. Эд открывает бутылку «просекко», и мы начинаем в подробностях вспоминать покупку и ремонт дома. Странно, что мы как будто забыли обо всех сложностях и о своей панике — память отсеяла неприятные, травмирующие воспоминания. Этот защитный механизм обеспечивает выживание человечества. Эд начинает рисовать схемы печи для приготовления хлеба. У него, как всегда, масса идей и проектов. Цветущие деревья окутаны золотым светом.

— Да не было всего этого; просто мы сейчас в фильме Феллини, — говорю я.

Эд встряхивает головой:

— Твой Феллини — чистой воды документалист, я разочаровался в его гениальности. Тут вокруг сплошные сцены из Феллини. Помнишь блестящий мотоцикл, который постоянно мелькает в «Амаркорде»? Тут такое всё время видишь. Вот смотри: ты оказалась в сельской местности, в самой глуши, и вдруг мимо тебя мчится огромный «мотто гуцци».