Фрэнсис Мэйес - Под солнцем Тосканы

Приезжает моя дочь Эшли, и в эти безумные знойные дни мы ездим по окрестностям, обозревая достопримечательности. Впервые увидев дом, она остановилась и долго смотрела на него, а потом произнесла: «Как странно — этот дом станет частичкой нашей памяти». Это то самое предчувствие, которое иногда нас посещает, когда мы путешествуем или переезжаем в новый город: вот место, которое навсегда останется в моей душе.

Естественно, я хочу, чтобы она полюбила Брамасоль, но не буду её убеждать. Она сказала, что не прочь провести здесь Рождество. Она выбирает для себя комнату. «У тебя есть машинка для приготовления пасты?»; «А у нас на столе всегда будут дыни?»; «На второй террасе запросто поместится бассейн»; «Где расписание поездов во Флоренцию? Мне нужно съездить купить себе туфли».

Окончив колледж, она сразу устремилась в Нью-Йорк. Жизнь художника: случайные заработки, долгое жаркое лето, проблемы со здоровьем; она готова посмотреть на ледяной пруд, в который стекает вода с гор, — его устроил священник там, среди холмов; она готова поехать на побережье Тирренского моря, и мы берём напрокат пляжные кресла и весь день изнемогаем под солнцем; она готова к вечерним прогулкам по вымощенным камнями городам, построенным на холмах.

Время летит, и приближается пора моего отъезда. Я улетаю вместе с Эшли — мне надо в университет. Эд остаётся ещё на десять дней. Может быть, наконец, объявится пескоструйщик.

Когда я выхожу из самолёта в аэропорту Сан-Франциско, меня окутывает холодный туманный воздух, пахнущий солью и выхлопами реактивных самолётов. Таксист переходит улицу, чтобы помочь мне получить багаж. Обменявшись любезностями, мы оба погружаемся в молчание, и я ему благодарна. Я провела в пути целые сутки. Последний этап перелёта, из аэропорта Кеннеди, где мы попрощались с Эшли, до Сан-Франциско, оказался тяжёлым: из-за сильного ветра пилотам потребовался лишний час. Вдоль шоссе — застроенные холмы в ожерельях огней, справа волны залива бьют о покрытие автострады. Я жду, когда мы повернём, сразу за поворотом застывшей белой линией горизонта возникает панорама города. При въезде в город меня поджидают захватывающие дух подъёмы и спуски с холмов, а в промежутках между зданиями мелькают где полоска, где краешек, а где и ширь бушующей синей воды.

Перед моими глазами всё ещё стоят мощённые камнем города, поля скошенной травы, заросшие виноградниками пологие холмы, оливковые рощи, подсолнухи — для американца пейзаж экзотический. Я шарю в сумке, ищу ключ от дома, мне кажется, он лежал во внутреннем кармане сумки, застёгнутом на молнию. А если потеряла — тогда что? Дубликаты моих ключей есть у двух подруг и у соседки. Воображаю, каково мне будет услышать на их автоответчике: «Я уехала из города до пятницы...» Проезжаем викторианские дома. Все окна осмотрительно закрыты ставнями, занавески задёрнуты, фонарь над крыльцом освещает деревянные перила и горшки с фигурно подстриженными кустами. На улице пусто, даже с собаками никто не гуляет, никто не бежит в магазин за молоком. Я чувствую острую тоску по городам, где все люди, оставив ключи болтаться в дверных замках, ради вечерней прогулки высыпают на улицу, гуляют, наносят визиты, делают покупки, пьют эспрессо. Эд всё ещё в Тоскане — его университет начинает работать позже моего, и он всё ещё надеется, что пропавший пескоструйщик даст о себе знать. Таксист высаживает меня и уезжает. Мой дом не изменился: куст вьющейся розы подрос и пытается обвиться вокруг колонны. К своей великой радости, я нахожу ключ вместе с оставшимися итальянскими монетками. Кошка Сестра выходит меня приветствовать своим жалобным «мяу» и трётся боками о мои ноги. Я беру её на руки, вдыхаю исходящий от неё запах земли и сырых листьев. В Италии я часто просыпалась: казалось, что она прыгнула ко мне на кровать. Она ложится сверху на мою сумку и сворачивается, чтобы поспать. А считается, что она ужасно страдает в моё отсутствие.

Лампы, коврики, сундуки, пледы, картины, столы — удивительно, какой уютной кажется вся эта захламлённость по сравнению с нашим пустым итальянским домом. Книжные полки, уставленные книгами, стеклянные кухонные горки, в которых выстроились раскрашенные блюда, кувшины, тарелки — всего так много. Ковровая дорожка в холле такая мягкая! Как я могла не скучать по всему этому? Вирджиния Вулф во время войны жила в сельской местности. После одной из бомбардировок она вернулась в Лондон, в свой квартал, и обнаружила, что её дом лежит в руинах. Она предполагала, что должна быть подавлена, но вместо этого почувствовала странную эйфорию. Уж я-то не почувствовала бы, это точно. Помню, после землетрясения я неделю не могла прийти в себя, была потрясена: у меня треснул камин, разбились вазы и бокалы. Просто мои ноги привыкли к прохладным терракотовым полам, а мои глаза — к пустым белым стенам.