Читра Дивакаруни - Принцесса специй

Равен продолжал:

— Мои глаза показали мне мое сердце, и оно тоже было мертво. Какой смысл тогда продолжать жить в этом теле, которое есть не более чем мешок с экскрементами? Я стал искать что-нибудь, с помощью чего можно с ним покончить. Ничего не нашлось в ванной, поэтому я отправился в кухню за ножом.

По пути живот у меня внезапно свело судорогой. Меня согнуло вдвое от боли и вырвало. Меня рвало, пока ничего не осталось, пока все внутренности, по ощущениям, почти не вывернулись наизнанку. Между приступами тошноты у меня, я помню, мелькали мысли вроде: «Ну и отлично. Не придется убивать себя. Я и так сейчас умру». В какой-то миг я успел подумать: интересно, знал ли мой «друг», что будет такой эффект, и не сделал ли все это преднамеренно? А затем я вырубился.

Очнулся я в госпитале. Моя уборщица нашла меня на следующее утро и вызвала «скорую». Они прочистили мне желудок, хотя на данном этапе это уже вряд ли могло спасти положение. Какая-то часть яда вышла с рвотой, но какая-то часть уже распространилась через кровь по всему организму. Удивительно, как я остался жив, заметили они. Оставалось только усмехнуться на такую иронию судьбы. Они держали меня под пристальным наблюдением.

Меня поочередно кидало то в жар, то в дикий озноб. Мои ладони были липкими от пота, а в горле сухость, как от песка. Это было самое худшее. Я не мог ничего пить, потому что врачи боялись, что это снова вызовет рвоту. Они вкалывали мне инвертирующие препараты, но от жажды это не спасало. Я не прекращал думать о воде: мне мерещилась вода в высоких прохладных стаканах, вода в кувшинах и ведрах, цистерны, наполненные водой, из которых можно было бы зачерпывать руками и пить, и пить.

В одну из таких мучительных ночей мне приснился сон.

Я стоял на горе из пепла посреди озера огня, и меня касался иссушающий ветер. Песчинки золы забились мне в глотку и в нос и душили меня. Повсюду стоял запах паленой плоти. Жажда была сильнее, чем когда-либо прежде. Я буквально сгорал от нее: когда же посмотрел на свое тело, то увидел, что оно покрыто лопающимися волдырями, как, должно быть, кожа моего отца под бинтами. Боль стала смертельно невыносимой. «Спасите», — закричал я запекшимися губами. — Кто-нибудь, помогите». Но кому я был нужен: отрезавший себя от всего мира, от всех людей и упивавшийся этим в своем сердце? Я понял, что для меня осталось только одно избавление. Смерть. И тогда я прыгнул с горы в пылающее озеро и, даже падая, продолжал размышлять: а что, если я не умру, что, если так и буду гореть живьем? И тогда появился ворон.

Не знаю, откуда он возник, но он внезапно прянул вниз, чтобы подхватить меня на свои крылья. Он был еще прекраснее, чем когда-либо в моих снах, его перья отливали иссиня-черной глубиной с каждым взмахом крыла. Когда он взмыл вверх, порыв воздуха стер с лица зловоние горелого мяса. О, это было ни с чем не сравнимое облегчение. Уши наполнились звуками песни, пронзительными, но не неприятными, голос птицы был исполнен необычайной силы. Я понял, что она дает мне свое имя. Я закрыл глаза, испил его — и жажда уменьшилась.

Когда я открыл глаза снова — ворона уже не было, и я находился в месте, о котором тебе рассказывал: эвкалипты и сосны, калифорнийские перепела и олени. Скалы и ущелья, полные сладчайшей водой, и я пил ее и не испытывал больше жажды. Место дикое и влажное, в котором должно трудиться, чтобы стать снова сильным и чистым. Место, не испорченное людьми. И затем я проснулся.

Я не совсем понимаю, что значил мой сон. Может, моя мама могла бы что-нибудь прояснить. Может быть, ты бы смогла? Но я не могу.

— Это место существует, — сказал Равен, — я в этом уверен. Это место, где я буду счастлив. Думаю, это как раз то, что хотела донести до меня птица. Что пора прекратить попусту растрачивать свою жизнь на всякую ерунду и найти его. Пойти старыми тропами, путями первобытной земли. К раю на земле.

Только не представляю, где его искать. Несколько раз я забирался в дикие места, сначала с проводниками, позже один. Видел немало прекрасных одиноких местечек, но ни одно не затронуло мою душу так сильно, как то место моей мечты.

Постепенно я терял надежду и почти начал убеждаться, что это была галлюцинация больного. Я оказался обречен на жизнь — если это можно так назвать — в мире начисто лишенном всякого волшебства.

Теперь он потянулся через прилавок, чтобы взять мою руку. По изменившемуся ритму его дыхания, напряженному и пугающе отчетливому, я улавливаю, что близится самая суть истории, в которой все объяснится.