Мартин Андерсен-Нексе - Дитте - дитя человеческое

Поля отдыхали под пеленой глубоких снегов; Ларc Петер различал под снегом всякий бугорок, всякую ложбинку. Его поле было песчаное, давало скудный урожай, но Ларc Петер любил свою землю такой, какой она была. Любовался полем, как любуются чертами дорогого лица, и, как не мог бы он позволить себе порочить свою мать, так не мог сказать ничего плохого и про свое поле. Однако сейчас, стоя в дверях овина и задумчиво глядя в поле, он не чувствовал обычной радости, с какою обозревал по воскресным дням свои владения. Сегодня в голове у него все как-то смешалось, и он плохо соображал.

А Сэрине каждый день приставала к нему со своими планами. То следовало купить у матери Хижину на Мысу и перенести сюда, — ведь дубовый сруб мог простоять еще много лет. То — пока еще не поздно — взять старуху к себе на дожитие; тогда все ее добро достанется им. Вечно мысли Сэрине кружились около матери и ее имущества.

— Подумай, а что, если она перейдет жить к кому-нибудь другому и оставит все чужим людям! Или просто загубит деньги Дитте? Ведь старуха совсем в детство впадает!

Она вела себя как одержимая, и Ларc Петер старался ей не перечить.

. — Дитте, ведь это правда, что бабушке больше всего хотелось бы переехать к нам? — начала приставать Сэрине и к дочери, ожидая от нее поддержки: девочка ведь с ума сходила по бабушке.

— Не знаю, — угрюмо отвечала Дитте.

Мать в последнее время старалась склонить ее на свою сторону, но Дитте недоверчиво относилась к ней. Конечно, зажить опять с бабушкой — чего же лучше? Но только не тут. Бабушке пришлось бы здесь очень плохо. Не верила Дитте и в заботливость матери. У нее, как говорила сама бабушка, было больше хитрости и корысти, чем дочерней привязанности.

Нет, верить Сэрине никак нельзя. Однажды утром она заявила, что скоро они услышат печальные вести о бабушке, — ночью ворон каркал у них в ивняке.

— Надо мне сходить сегодня туда, проведать ее, — добавила Сэрине.

— Да, да, непременно, — отозвался Ларc Петер. — Не подвезти ли тебя? Мы с Кляусом сегодня не работаем.

Но Сэрине отказалась.

— У тебя и дома дела много.

Однако к матери она в этот день не пошла — то одно, то другое мешало, и она провозилась до самого вечера.

На следующее утро она была необыкновенно ласкова с детьми.

— Вот увидите, бабушка скоро переедет к нам; я это во сне видела, — сказала она, помогая Дитте одевать детей. — Мы устроим ее в комнате, а сами с отцом перейдем в чулан. И вы тут больше не будете мерзнуть.

— Ты же говорила вчера, что бабушка скоро умрет, — недружелюбно заметила Дитте.

— Ну, это одни пустые разговоры. А не можешь ли ты сегодня пораньше вернуться домой из школы? Мне надо сходить по одному делу и я, пожалуй, задержусь.

Мать посыпала сахарным песком хлеб, который Дитте взяла с собой, и вовремя отпустила девочку в школу.

Дитте побежала, на локте у нее болталась холщовая сумка с книжками, а руки она спрятала под вязаный шерстяной платок. Отец рано уехал сегодня, и она некоторое время бежала между колеями, оставленными в снегу его телегой, забавляясь тем, что ступала в глубокие следы широких копыт Большого Кляуса. Потом следы свернули к морю.

Сегодня Дитте на занятиях была рассеянной; мысли ее как-то путались. Девочку взволновало то, что мать была сегодня ласкова, — это было так непохоже на нее. У Дитте на основании долгого опыта сложилось свое мнение о характере Сэрине. Пожалуй, мать была не такой уж плохой! Хлеб с сахаром, съеденный в перемену, окончательно смягчил сердце Дитте.

Однако к концу уроков на нее напал необъяснимый страх; сердце трепетало в груди, как пойманная птица, и девочка должна была зажимать себе рот рукою, чтобы не закричать громко. Как только занятия кончились, она пустилась бежать по направлению к поселку. «Не туда, Дитте! Не туда!» — кричали ей девочки, с которыми она обыкновенно возвращалась из школы. Но она, не слушая бежала дальше.

Валил густой снег, воздух был словно налит свинцом, — день превратился в сплошные сумерки. Когда Дитте достигла последней дюны перед Хижиной на Мысу, почти совсем стемнело. Девочка едва начала приходить в себя, когда остановилась у окошка перевести дух. В ушах шумело, и сквозь этот шум прорывались какие-то странные, словно искаженные голоса: плачущий голос бабушки и неумолимо-жестокий голос матери.

Дитте хотела стукнуть в окно, но не посмела. Голос матери заставил ее съежиться от страха. Вся дрожа, прокралась она кругом дома к дровяному навесу, чтобы отыскать щепку. Потом она просунула щепку в дверную щель, приподняла крюк, вошла в кухню и стала прислушиваться, затаив дыхание. Голос матери заглушал бабушкин; часто, бывало, от голоса Сэрине подгибались у Дитте колени, но таким ужасным он еще не бывал никогда. Он леденил кровь в жилах девочки, — она забилась в угол и присела там на корточки, озноб пробегал у нее по спине.